Книга Раздвоение чувств - Натали Митчелл

— Чем ты собираешься заняться? — спросила я, чтобы чем-то заполнить паузу.

Том качнул головой:

— Пока и сам не знаю. А ты не могла бы… Нет, наверное, это слишком.

Мои мысли оказались чересчур смелыми, потому что, как оказалось, Тому хотелось заглянуть в кабинет моего отца. Я улыбнулась:

— А что ты надеешься там увидеть? Скомканные исписанные листы, обгрызенные ручки? Ничего этого нет, Том. У него был ноутбук, на нем он и работал. Отец был вполне современным человеком.

Он кивнул, точно подтвердил право отца выбрать себе способ работать. Во многом Том казался наивным, как ребенок, и это то раздражало меня, то умиляло. У меня был небольшой опыт общения с парнями, и я пребывала в некотором замешательстве относительно того, приятно мне общество Тома или все еще хочется поскорее отделаться от него. Он хорошо слушал и охотно смеялся над моими шутками, но сам не сказал до сих пор ничего остроумного, и я уже начала думать, что Том вообще не способен на это. Такой простой парень из Техаса. Родом из Алабамы.

— А его книги? — спросил Том. — Они у него в кабинете? Я хотел проверить, может, я не все и читал.

— А тебе непременно хочется стать главным знатоком творчества Джеффри Халса?

Когда он смеялся, я готова была признать, что его общество все же мне приятно. Чертовски обаятельная была у него улыбка! Глядя на него, мне легко верилось в то, что говорил Том про свою сестру. Ну, на счет сияния, исходившего от нее. Он, конечно, преувеличил, но что-то такое было, честное слово!

Ответил Том без затей, таким, по сути, было все, что он говорил:

— Мне очень нравится, как он пишет.

Я вздохнула:

— Писал.

— Да, писал. — Он опять покраснел.

Преодолев желание утешить его, погладив по голове, хотя если кого и следовало пожалеть в этой ситуации, так это меня, я сказала:

— Мне тоже нравится. Вот это всегда можно будет говорить в настоящем времени, правда?

Казалось, он искренно обрадовался этому немудреному открытию:

— Точно! Книги-то не умирают, верно?

Банальности Том ухитрялся произносить с таким восторгом, что как-то язык не поворачивался намекнуть ему, что это было сказано за тысячу лет до него. Мне оставалось только снова вздохнуть:

— Пойдем. Его кабинет наверху.

Он потопал за мной с готовностью ребенка, которому сейчас отдадут долгожданный подарок. Мне было даже как-то неловко за него: он относился к отцу, как к небожителю, а Джеффри Халс всегда был человеком вполне земным, подверженным страстям. Если б не одна из них — страсть к игре, — я не была бы вынуждена сейчас продавать книги.

Вспомнив о них, я забеспокоилась: как бы не подумали, что я просто выбросила их, и не растащили. Не читать, конечно, а так… Раз плохо лежит.

Как люди склонны к мародерству, я видела своими глазами, когда однажды в супермаркете отключилось электричество. Это было настоящее безумие, какие-то тетки рядом со мной, минуту назад казавшиеся вполне добропорядочными матерями семейств, хватали с полок все подряд и засовывали под одежду… Меня чуть не стошнило от этого зрелища. Кажется, в тот день я одна вышла из супермаркета с пустыми руками.

Но я не бросила Тома на полпути. В конце концов, пять минут ничего не решали, и если моим книгам суждено было быть украденными, то это уже наверняка случилось. А Тома так и распирало от желания приблизиться к великому человеку, я даже лопатками чувствовала исходящий от него жар.

На пороге комнаты я помедлила, выдержав драматическую паузу. На Тома невозможно было смотреть без смеха! Его лицо вытянулось, как у священника, выслушавшего исповедь проститутки, и весь он преисполнился такой благости, что мне, простой смертной, даже неудобно стало находиться рядом.

Изнемогая от смеха, который вынуждена была подавлять, я толкнула заветную дверь, и сделала театральный жест:

— Прошу! Вот оно — священное хранилище всех писательских тайн!

Том неслышно шагнул через порог и молча огляделся. Может, ему виделись призраки героев отцовских романов? Или слышны были лучшие фразы?

— Проходи, Том, не стесняйся. Вот его стол. Наверное, на нем даже отпечатки пальцев остались. Хочешь, присядь. Да садись, садись, что ты так испугался?

Не знаю, с чего это мной овладела такая готовность поделиться с ним всем, что принадлежало только мне? Джун к отцовской работе отношения не имела. Полторы прочитанных уже после его смерти книжки не давали ей такого права.

Наверное, если бы Том с таким трепетом не вбирал в себя сам воздух этой комнаты, я ни за что не позволила бы ему даже прикоснуться к столу, не то что сесть за него. Но его вызывавшая уважение старомодная почтительность словно бы одаривала его особыми привилегиями.

Я сама отодвинула стул и надавила ему на плечи:

— Садись.

На ощупь плечи оказались что надо. И до того горячие, что мне стало жарко.

— Я не могу, — сказал Том.

Я убрала руки.

— Это не осквернение святыни, Том. От его светлой памяти не убудет, если ты посидишь на его стуле.

— Наверное, не убудет, — неохотно согласился он. — Но я не могу.

— Ладно. — Я отошла подальше. — Не буду настаивать. Вот его книги.

Я провела пальцами по корешкам. Когда я читала его романы в рукописях, то ощущала покалывание в кончиках пальцев, настолько они были заряжены его энергетикой. Но в книгах этого уже не было. Или я не чувствовала этого потому, что уже читала любую из вещей, и заранее знала, чего от нее ожидать?

— Ну, как? — спросила я, когда Том возник у меня за спиной. — Все читал?

Он вздохнул:

— Вот эти две нет, — и показал пальцем, не прикоснувшись.

— Возьми почитай.

— Отсюда?

— А чем эти хуже?

Том замялся:

— А других нет?

— Ты прямо как в церкви! Нельзя же так, Том!

По-бычьи наклонив голову, он заупрямился:

— Почему — нельзя?

— Да потому, что эти книги ничем не отличаются от других. Но если ты никак не можешь позволить себе этого, — решила пойти я на уступку, — то в моей комнате имеется такой же набор.

— Можно будет взять?

Я подумала, что отец писал тонкую, философскую и очень чувственную прозу, а читает его книги такой парень, как Том. Молодой ковбой из Техаса. Неужели в нем есть нечто подобное? Мне даже захотелось присмотреться к нему повнимательнее.

— Хоть сейчас, — сказала я. — Но сначала я покажу тебе еще одну комнату. Твою. А где, кстати, твои вещи?

— В камере хранения. На вокзале.

— Придется лишить вокзал удовольствия хранить твою сумку. Отвезти тебя?