Книга Хорюшка - Олег Трушин

Хорюшка потопталась на месте, поднялась на бревно слухового лаза и спрыгнула вниз. Острая боль от стиснувших её переднюю лапу стальных челюстей пробила всё тело. Хорюшка закрутилась на месте, стараясь высвободиться. Лапа горела. На этот раз капкан, поставленный Спиридоном, сработал верно.

Обессилев от сильной боли и безуспешных попыток освободиться, хорюшка затихла. В дальнем углу подполья послышалась мышиная возня, но хорюшка уже не могла привнести беспокойства в мышиную жизнь — стальной капкан крепко держал её на «привязи».

Мучительно долго тянулась ночь. Наступившее утро не несло возможности освободиться из стального плена, и час трагической развязки был уже близок.

Утром из дома долго никто не выходил. Слышались шаги, разговоры. Накануне к деду Спиридону приехали из города гости — сын с дочкой. С вечера долго засидевшись, утром дед проспал обычный час подъёма. Квохтали в курятнике некормленые куры. Стыл без нетопленой печи дом, отдавая последнее тепло. Хорюшка вслушивалась в каждый звук, доносящийся из дома. Вот по ступенькам горницы прошаркали спешные шаги, и через секунду, брякнув засовом, открылась дверь. Из сеней вышел дед Спиридон с полным ведром разбухших отрубей и внучка Оленька, пожелавшая посмотреть, как дед будет кормить кур. Разве такое увидишь в городе! Утро уже разгулялось. Солнце слепило глаза. Дед Спиридон откинул засов курятника и открыл дверь. Оголодавшие куры обступили Спиридона и Олю и, как только отруби были высыпаны в корыто, принялись с жадностью поглощать корм.

Постояв минуту-другую в курятнике, дед с внучкой вышли во двор, и тут Спиридон вспомнил о поставленном три дня тому назад капкане.

…Хорюшка, выбившись из сил, тихо лежала на земляном полу подполья. Она слышала, как неспешно подходили к ней люди, как Спиридон, несколько раз ткнув зверька черенком метлы, что-то проговорил резкое вслух. Она даже не пыталась сопротивляться, когда человеческие руки, цепко сдавив ей шею и бока, освобождали от страшных железных челюстей, причинивших ей столько мук. Она даже плохо понимала, зачем её поместили в пустующую кроличью клетку под навесом рядом с дровником и бросили ей кусок сырой курятины. Сперва она не притронулась к нему. Запах сырого мяса тревожил нюх хорюшки, и она в конце концов отъела от него добрую половину.

Клетка была выстроена на самом солнцепёке, и хорюшка, прижавшись к нагретой солнечными лучами боковой стенке, задремала. Тупо ныла перебитая капканом лапа. Но хорюшке повезло: проскочи она передними лапами капкан, он бы зажал ей брюхо, перехватив с боков, и это была бы верная гибель. Что лучше — гибель или кроличья клетка, хорюшка ещё не понимала. Что ждало её в будущем — хорюшка не знала. Она, конечно, не догадывалась о том, что осталась жить лишь благодаря мольбе Оленьки — дед Спиридон не мог отказать любимой внучке. Вот и пришлось высвободить для хорюшки кроличью клетку, до этого крепко набитую хозяйским мусором.

В первый день Оленька почти не отходила от клетки. Она то и дело выбегала из дому, стояла рядом с клеткой и пристально наблюдала за доселе невиданным зверьком. Хорюшка в свою очередь мирно посматривала на девочку, щурила от усталости и яркого солнца глаза и тихо лежала.

В соседних клетках жили кролики. Иногда они устраивали такой переполох, что хорюшка сторожилась и забивалась в дальний тёмный угол клетки, наблюдая за происходящим.

Выбраться из клетки было невозможно: на совесть сбитая и обтянутая с двух боков прочной стальной сеткой, она крепко-накрепко держала в своём плену хорюшку. Да ещё дед Спиридон прочно связал дверные скобы куском алюминиевой проволоки. Дед Спиридон не мог смириться с тем, что хорю оставлена жизнь. «Ох если бы не внучка! Растерзал бы», — думал про себя он, глядя на мирно сидящего в клетке зверька, ещё вчера наводившего ужас на всю деревенскую округу. Каждый раз, когда дед Спиридон появлялся у клетки с хорюшкой, он бурчал себе под нос что-то негожее в её адрес, ругался и, кинув кусок мяса, уходил прочь.

ПЛЕН

День за днём потекли для хорюшки часы новой для неё жизни. Мало-помалу она стала привыкать к неволе: уже не так страшилась людей, подходящих к клетке и приносящих ей еду, и даже иногда пыталась тянуться к стальной сетке, разделяющей её и стоящего за ней человека.

Прошло уже больше месяца, как она жила взаперти. Закончился март, пролетел апрель. Хорюшка тосковала по воле. Каждое утро она слышала, как в закрайках поля токовали тетерева, — они были такими близкими и в то же время такими далёкими теперь от неё. Во дворе вольно разгуливали куры, и хорюшка каждый раз, как только хохлатки попадали в поле её зрения, внимательно наблюдала за ними. А куры даже не подозревали о том, что из кроличьей клетки за ними зорко следит тот, кто год тому назад устроил в их курятнике кровавую бойню. Но теперь хорюшка сама была пленницей, и мысль о возможной свободе уже давно покинула её. Ночами, когда воздух прихватывал лёгкий морозец и в деревне стояла мёртвая тишина, она словно оживала — ночь была её стихией. Хорюшка прикладывалась острой мордочкой к холодной стальной клетке и с тоской всматривалась в пустоту двора, словно пытаясь увидеть саму себя в поисках жирных мышей. Так было каждую ночь. Этот двор кормил её, кормил её детёнышей. Но после того куриного погрома она вела себя в этом дворе очень осторожно, словно зная за собой страшный грех. Со временем всё успокоилось и, если бы не та выходка хорька-самца, наверняка ничего бы не произошло. Но случилась беда. И прежняя жизнь стала для неё теперь такой далёкой и призрачной, словно и не было её вовсе. Далеко был родной лес, старый, заброшенный погреб, и не известно теперь, какой жизнью жил её детёныш. Иногда, разозлившись, она принималась кусать металлическую клеточную сетку, цепляясь острыми, как шильца, зубами за неподатливый металл и, чувствуя полную безрезультатность своих усилий, отходила в сторону.

На выходных, когда к Спиридону приезжала Оленька, для хорюшки наступали самые сытные дни. Хорюшка, привыкшая на воле делать запасы на чёрный день, стаскивала несъеденные куски мяса в дальний угол и приваливала клоками сена, которые подкладывал ей периодически в клетку дед Спиридон. Бывало, что хорюшке перепадало и её любимое молоко, только теперь не как прежде, когда приходилось вылизывать козью доёнку, а целая миска. Молоко было свежим, и его дух ещё долго держался в хорюшкиной клетке.

Со временем к хорюшке привык и сам хозяин дома. Ненависть к беззащитному зверьку отступила. Дед Спиридон всё чаще подходил к клетке, разговаривал со своей пленницей, и хорюшка, словно понимая сказанное, внимательно слушала. Однажды, когда он подкладывал в клетку очередную порцию размороженной курятины, хорюшка даже дала себя погладить. Получилось это совсем неожиданно для неё. Тёплая рука нежно прошлась по её спинке. Прикосновение было приятным. Никогда раньше она не ощущала на себе человеческой ласки, человек был для неё самым главным врагом.

В один из вечеров дед Спиридон забыл закрыть на вертушку дворовую калитку, и ночью во двор вбежал соседский кобель. Почуяв запах лесного зверя, он быстро вычислил, где находится хорюшка, и принялся облаивать зверька. Он с остервенением бросался на клетку передними лапами, отчего сетка дребезжала. Испуганные кролики жались друг к другу. Хорюшка шипела и скалилась. Шерсть на ней вздыбилась, словно кто-то её причесал в обратную сторону. Так продолжалось несколько минут, пока на шум не вышел сам дед Спиридон, разбуженный злобным собачьим лаем. Он сразу догадался, в чём дело, и, наскоро одевшись, выбежал во двор. Спиридон метнул в пса метлу, стоявшую у крыльца дома и попавшую под горячую руку. Метла угодила прямо в собаку, и та, ловко отскочив от клетки, сердито рыкнула и скрылась в проёме калитки.