Книга Только остров - Николай Климонтович

Их было множество и довольно разнообразных. Потому что выходило, нужно обзавестись целым хозяйством, прикупить груду скарба и всяческой фармакопеи. Скажем, нужны были впитывающие пеленки определенного размера; эластичные бинты, памперсы и свободные трусы; бандаж определенного номера; набор, с помощью каких дамы бреют ноги, или электрический эпилятор; пластыри узкие антисептические для укрепления катетеров; костыли или на худой конец хоть палка, чтобы ходить по коридору после операции без посторонней помощи; и два набора лекарств для анестезии, а какие именно – скажут после специального почечного анализа, потому что – каждому свои. Художник Кирпичников тщательно за ним записывал, а Миша – тот запоминал, потому что у него была цепкая память, натренированная годами работы с архивами и каталогами: он держал в голове тысячи ссылок и сотни библиотечных шифров.

Но больше всего Паша любил говорить о том, что сколько стоит и где можно купить дешевле. Скажем, выходило, что те же пеленки продаются неподалеку, на Хорошевке, но на Беговой дорожке на ВСХВ они стоят почти на сто рублей меньше за комплект. У Кирпичникова же была иная фанаберия: он по нескольку раз на дню докладывал, как он покакал. На вкус Миши, лучше б уж он, мужчина в летах, говорил по-взрослому «посрал», но художник был деликатен и даже застенчив временами.

Тот врач, что первым поставил Мише предварительный диагноз, посоветовал: «Никому ничего не говорите, даже жене…» Миша тогда еще подумал, что это невозможно, он не умел притворяться и лгать, тем более Верочке. Но, едва он оказался в больнице, выяснилось, что все знакомые и знакомые знакомых уже всё знают. И правда, ясно, что с ним случилось, коли он лежит в таком месте. Не врать же, что его поместили, скажем, в психиатрическую больницу…

Как-то Миша в разговоре с Кирпичниковым посетовал на эту утечку. Тот взглянул на него печально и усмехнулся: «Не волнуйтесь, уже через две недели все ваши знакомые об этом забудут».

С собой в больницу Миша взял только две книги.

Одну, зная, конечно, о ее существовании, Миша только недавно откопал среди книг деда. Это была толстовская компиляция евангельских текстов, четырех синоптических Евангелий – неканонических граф не касался, – данных в толстовском же переводе и с толстовскими пространными, преимущественно филологического характера рассуждениями – издания Посредника 1908 года. И стоял на книге незнакомый экслибрис.

Эта работа Толстого не входила, конечно, в советские собрания. Это был настоящий раритет: пятитысячный тираж книги, называвшейся «Соединения, перевод и исследования четырех Евангелий», был в основном уничтожен по решению Московской судебной палаты. Именно после этого издания Синод отлучил графа от Церкви, то есть сделал графу, говоря нынешним языком, бесплатный пиар.

Вторая книжка был «Мельмут скиталец» из серии «Литературные памятники», купленная в начале восьмидесятых самим Мишей. Это было переиздание, первое состоялось десятью годами раньше в той же «Науке». Но здесь была загадка: Метьюрина Миша читал в отрочестве, но по какой книге? Ни в родительском доме, ни у себя он этого издания не нашел, а ему было любопытно, что же это было и как книга попала к нему в руки. Скорее всего, это были томики из библиотеки журнала «Север» конца позапрошлого века. Что ж, думал Миша, пора только детские книжки читать.

Еще из развлечений был у Миши крохотный транзистор австрийского производства, который Верочка отхватила в ближайшем к больнице подвальном магазинчике канцтоваров – зашла, чтобы купить Мише блокнот. Приемничек был оснащен крохотными же наушниками, что было совсем уж чудо. Теперь в бессонницу Миша, не боясь разбудить соседей, ловил Свободу, Би-Би-Си поймать никак не мог, и слушал новости, но отвлекался, задумывался, никогда не успевал уследить, какая будет погода, а Верочки рядом не было, некому было пересказать. Но и не уставал удивляться, что вот он уже так долго здесь, а во внешнем мире ничего не изменилось: все так же на всех континентах борются с воровством и за демократию, за глобализм и против глобализма, свергают и избирают президентов, и без устали фанатически и маниакально одни люди убивают других людей по разным поводам, но чаще вовсе без оных.

На исходе третьей недели с Мишей приключилась неприятность. После обеда процедурная сестра поставила ему очередную капельницу – биохимия упорно показывала, что ферменты не убавляются, – и, как обычно, удалилась. Прошло полчаса, раствор в банке закончился, но Миша все лежал с воткнутой в вену иглой. Прошло еще полчаса. Мише мучительно хотелось в туалет, это была третья за день капельница, но сестры след простыл. И тогда Миша решился сам вытащить иглу, дернул, но забыл приготовить ватку, и из вены фонтаном хлынула кровь. Испуганный и сконфуженный, Миша перетянул, как умел, руку платком, но вся постель оказалась в крови. И перепачкан пол. Кирпичников, всегда готовый помочь, побежал за дежурной сестрой, которая принялась страшно орать на Мишу: «Сами нагадили, сами и убирайте». Но руку все-таки забинтовала и сменила постель.

Пристыженный Миша сидел на краю кровати, когда пришла санитарка с тряпкой, чтобы вытереть пол, и тоже принялась было орать. И тут Паша с несколько брезгливой усмешкой сказал ей: «Пойди сюда». И сунул в карман ее халата сто рублей. Ой, преобразилась санитарка, так ведь она у нас такая, часто забывает капельницу-то снять… И действительно, назавтра выяснилось, что про Мишину капельницу процедурная сестра вспомнила лишь в троллейбусе, когда ехала домой: не возвращаться же было… А сто рублей Паша брать наотрез отказался: в следующий раз.

Чаще других в палате навещали Пашу. Брат, жена брата и собственная его жена, женщина немолодая, Пашиного возраста, некогда, без сомнения, прехорошенькая, – очень женственная и глуповатая. Посетители сидели в ядовито-зеленых полиэтиленовых бахилах на стуле у кровати, а иногда жена Паши помогала ему гулять по коридору, заменяя собой костыль. Когда же они не гуляли, а Паша отлучался, она оживленно болтала с соседями мужа, рассказывая, что Павел в молодости был красивый, такой красивый, и грозясь как-нибудь принести из дома альбом с фотографиями. И Миша, и Игорь Кирпичников старательно кивали, а коли Павел заставал жену за подобной болтовней, говорил, притворно морщась, хватит, хватит, как лезущей лизаться собаке, и было видно, как они привыкли друг к другу и что несчастье мужа только еще больше сблизило их.

К Кирпичникову приходила немолодая, явно старше его, седая женщина неопределенного с ним родства. А может быть, и вовсе не родственница, поскольку были они на вы. Это была невысокая плотная и по всему еще крепкая дама с удивительной чистоты лицом, и чем-то она напоминала Мише тетку отца по матери бабу Катю, как ее называли в семье, некогда смолянку и с ног до головы бывшую. И Мише было ясно, что и эта дама – из дворян, но оказалось – из купеческого сословия. Дед ее, рассказал потом Игорь, был коннозаводчик, и она по семейной традиции тоже занимается лошадьми: ветеринар на ипподроме. И верно, от нее исходили сила и решительность.