Книга И снова о любви - Лорейн Заго Розенталь

Больше он ей не докучал. Саммер считала его своим первым вылеченным пациентом и начала вести разговоры об УКЛА,[2]альма-матер ее отца. Я и слышать не хотела о том, что она уедет из Нью-Йорка. Мысль о разлуке с Саммер, моей лучшей подругой с первого класса, угнетала.

— Ари, — обратилась ко мне Тина, когда мы приступили к нарезке мяса, и протянула клочок бумаги с номером телефона. Волосы у нее обвисли, и выглядела она уставшей, как всегда. — Передай это маме. Ей нужен кто-нибудь, с кем можно переговорить в Холлистере.

— Спасибо, Тина, — промямлила я.

Родителям Саммер не нравилось обращение «миссис Саймон» и «доктор Саймон», и они просили называть их Тиной и Джефом. Узнав об этом, мама закатила глаза и пробормотала, что Тина и Джеф — прогрессивные люди.

Я засунула бумажку в карман и почувствовала на себе взгляд Саммер. О наследстве и о Школе дизайна Парсонс я ей рассказывала, но о Холлистере умолчала.

— Собираешься перейти в Холлистер? — спросила Саммер.

Она явно нервничала. Наверное, распереживалась, как бы я случайно не сболтнула ее подружкам об операции на глазу и об исправленном носе. Видимо, все они считали, что Саммер с рождения — само совершенство.

— Мама хочет меня перевести, — пояснила я.

В глубине души я надеялась, что мать обо всем забудет и даст мне окончить школу в Бруклине. Но я редко получала желаемое.

Месяц спустя мы с родителями отправились в Куинс на субботний обед. Патрик уехал на дежурство, а я собиралась у них ночевать: Эвелин вот-вот должна была родить, и Патрик боялся оставлять ее одну.

Я сидела на диване. Эвелин в летнем платье для беременных, не в меру коротком и с чересчур глубоким вырезом, услужливо протянула папе сосиску в слоеном тесте. В последнее время она еще больше располнела, над коленками появились ямочки.

— Эвелин! — Мама расположилась рядом со мной. — Ариадна сообщила, что в сентябре переходит в Холлистер?

Мы с мамой уже обсудили мой перевод. Накануне я призналась, что мне страшно. Я боялась нового окружения и была уверена, что не найду там друзей — у меня их и так почти нет. Однако мама настаивала, что все это полная ерунда. В ее глазах я — интересная, умная, потрясающая, и если этого кто-то не понимает, пусть идет к черту. К тому же осталось всего два года, и я должна согласиться, что Холлистер увеличит мои шансы поступить в колледж. Так что мне туда прямая дорога.

— Нет, не сообщила, — произнесла Эвелин, опускаясь в кресло. Живот у нее стал огромным, отечные ноги едва помещались в туфли. — А как вы собираетесь оплачивать учебу?

— Дядюшка Эдди оставил нам кое-какие деньги, — пояснила мама. — Разве я тебе не сказала?

Она, как и все мы, прекрасно знала, что она не говорила этого Эвелин. И теперь я почти слышала мысли сестры: «Дядюшка Эдди оставил вам деньги, и вы отправляете Ари в дорогую школу. Сколько это стоит, и где моя доля?»

Так нечестно. Мать с отцом сделали для Эвелин много добра: оплатили свадьбу и двухмесячное лечение в Пресвитерианской больнице. Но иногда она вела себя очень эгоистично.

— Что ж, очень мило, — произнесла она тем самым ироническим тоном, который появлялся у нее всякий раз, когда со мной случалось что-нибудь хорошее. Например, когда в прошлом году я участвовала в окружном конкурсе рисунков и заняла второе место. Я не понимала, почему она так себя ведет, ведь я всегда за нее радовалась. Я была счастлива, что Патрик на ней женился; правда, мне хотелось, чтобы он выбрал в жены меня.

Эвелин сменила тему и повела нас наверх, в гостевую комнату. Теперь ее переделали в детскую и покрасили стены в розовый цвет.

— Немного вычурно, тебе не кажется? — сказала мама.

Эвелин пожала плечами:

— Для девочки в самый раз.

— Конечно, — засмеялась мать, — но, милая, ведь ты не знаешь, девочка у тебя или нет.

Внезапно щеки Эвелин стали такого же цвета, как стены, лицо исказилось гримасой, которую я не раз наблюдала, когда она еще жила с нами в Бруклине. Казалось, она вот-вот расплачется или наложит на себя руки.

— Эвелин, а обед готов? — спросил отец. — Так хочется твоей запеканки с тунцом.

Запеканка с тунцом наряду с мясным хлебом и сандвичами с говяжьим фаршем — одно из ее фирменных блюд.

Эвелин повернулась к папе.

— Сверху я положила хрустящий картофель. Как ты любишь. — Она вяло улыбнулась ему.

На обед, кроме запеканки, был подан еще десерт — магазинный чизкейк, — после чего родители отправились домой, а я вымыла на кухне посуду. Эвелин уснула на диване, и Киран попросился гулять.

Кивнув, я переоделась в шорты и топ от купальника. Я сидела в саду на складном стуле, а Киран бегал по траве и катался на водной горке, словно это самая фантастическая вещь на свете. Интересно, кого осенила столь блестящая мысль — убедить детей, что скользить по разложенной на земле резиновой полосе — прикольно?

Уже на закате в сад вышла Эвелин с пачкой чипсов «Доритос» в руках и пододвинула ко мне второй стул.

— Знаешь, сколько я набрала с этим ребенком? — спросила она. Я отрицательно помотала головой. — Не скажу — мне стыдно. Я превратилась в огромную жирную корову.

— Не говори так, Эвелин. Ты всегда хорошо выглядишь.

Она фыркнула:

— Ты такая врушка, Ари… Знаешь, если бы ты спросила, что думаю я… я бы сказала, что фигура у тебя нормальная, а вот титьки маленькие и разные.

Куда подевалась приветливость Эвелин? Я знала, что они у меня маленькие, но что ко всему прочему еще и разные… Я опустила взгляд на топ от купальника.

— Вот эта, — она мотнула головой в сторону моей правой груди, — меньше, чем вторая. В одежде незаметно, а в купальнике еще как видно. Ты хоть салфетку в чашечку подкладывай, что ли.

Позже, когда Эвелин и Киран уснули, я стояла в ванной перед зеркалом и то засовывала салфетки «Клинекс» в купальник, то вынимала. Через час я пришла к выводу: Эвелин права, правая грудь действительно меньше левой. Это очень удручало, ведь список моих недостатков и без того уже был длинным.

Ничего особенно отталкивающего — типа скошенной нижней челюсти или огромного носа — в моей внешности не наблюдалось. Подбородок у меня замечательный, а нос маленький и прямой. И я никогда не знала проблем с угрями. Но лицо мое было вытянутым и бледным, а один из передних зубов слегка выступал вперед. Густые брови приходилось безжалостно выщипывать. Я частенько подолгу стояла у зеркала, рассматривала и критически оценивала свое отражение.

Впрочем, последний сеанс самоистязания прервал крик Эвелин за дверью: у нее отошли воды и начались схватки.

Собираясь в роддом, Эвелин вновь стала доброжелательной. Нам пришлось разбудить Кирана и оставить его на попечение одной из живущих по соседству приятельниц. И вызвать такси, потому что я еще не водила машину, а до Патрика дозвониться не получилось. В пожарной части мне ответили, что он на выезде. «Взрыв в многоэтажке», — сообщил дежурный.