Книга Бесы - Федор Достоевский

«Мы выехали как одурелые, – рассказывал Степан Трофимович, –я ничего не мог сообразить и, помню, все лепетал под стук вагона:

Век и Век и Лев Камбек,

Лев Камбек и Век и Век…

и черт знает что еще такое, вплоть до самой Москвы. Только вМоскве опомнился – как будто и в самом деле что-нибудь другое в ней мог найти?О друзья мои! – иногда восклицал он нам во вдохновении, – вы представить неможете, какая грусть и злость охватывает всю вашу душу, когда великую идею,вами давно уже и свято чтимую, подхватят неумелые и вытащат к таким же дуракам,как и сами, на улицу, и вы вдруг встречаете ее уже на толкучем, неузнаваемую, вгрязи, поставленную нелепо, углом, без пропорции, без гармонии, игрушкой углупых ребят! Нет! В наше время было не так, и мы не к тому стремились. Нет,нет, совсем не к тому. Я не узнаю ничего… Наше время настанет опять и опятьнаправит на твердый путь всё шатающееся, теперешнее. Иначе что же будет?..»

VII

Тотчас же по возвращении из Петербурга Варвара Петровнаотправила друга своего за границу: «отдохнуть»; да и надо было им расстаться навремя, она это чувствовала. Степан Трофимович поехал с восторгом. «Там явоскресну! – восклицал он. – Там наконец примусь за науку!» Но с первых жеписем из Берлина он затянул свою всегдашнюю ноту. «Сердце разбито, – писал онВарваре Петровне, – не могу забыть ничего! Здесь, в Берлине, всё напомнило мнемое старое, прошлое, первые восторги и первые муки. Где она? Где теперь ониобе? Где вы, два ангела, которых я никогда не стоил? Где сын мой, возлюбленныйсын мой? Где, наконец, я, я сам, прежний я, стальной по силе и непоколебимый,как утес, когда теперь какой-нибудь Andrejeff, un православный шут с бородой,peut briser mon existence en deux[3]» и т. д., и т. д. Что касается до сынаСтепана Трофимовича, то он видел его всего два раза в своей жизни, в первыйраз, когда тот родился, и во второй – недавно в Петербурге, где молодой человекготовился поступить в университет. Всю же свою жизнь мальчик, как уже и сказанобыло, воспитывался у теток в О—ской губернии (на иждивении Варвары Петровны),за семьсот верст от Скворешников. Что же касается до Andrejeff, то естьАндреева, то это был просто-запросто наш здешний купец, лавочник, большойчудак, археолог-самоучка, страстный собиратель русских древностей, иногдапикировавшийся со Степаном Трофимовичем познаниями, а главное, в направлении.Этот почтенный купец, с седою бородой и в больших серебряных очках, не доплатилСтепану Трофимовичу четырехсот рублей за купленные в его именьице (рядом соСкворешниками) несколько десятин лесу на сруб. Хотя Варвара Петровна и роскошнонаделила своего друга средствами, отправляя его в Берлин, но на эти четырестарублей Степан Трофимович, пред поездкой, особо рассчитывал, вероятно насекретные свои расходы, и чуть не заплакал, когда Andrejeff попросилповременить один месяц, имея, впрочем, и право на такую отсрочку, ибо первыевзносы денег произвел все вперед чуть не за полгода, по особенной тогдашней нуждеСтепана Трофимовича. Варвара Петровна с жадностию прочла это первое письмо и,подчеркнув карандашом восклицание: «Где вы обе?», пометила числом и заперла вшкатулку. Он, конечно, вспоминал о своих обеих покойницах женах. Во второмполученном из Берлина письме песня варьировалась: «Работаю по двенадцати часовв сутки („хоть бы по одиннадцати“, – проворчала Варвара Петровна), роюсь вбиблиотеках, сверяюсь, выписываю, бегаю; был у профессоров. Возобновилзнакомство с превосходным семейством Дундасовых. Какая прелесть НадеждаНиколаевна даже до сих пор! Вам кланяется. Молодой ее муж и все три племянникав Берлине. По вечерам с молодежью беседуем до рассвета, и у нас чуть неафинские вечера, но единственно по тонкости и изяществу; всё благородное: многомузыки, испанские мотивы, мечты всечеловеческого обновления, идея вечнойкрасоты, Сикстинская Мадонна, свет с прорезами тьмы, но и в солнце пятна! Одруг мой, благородный, верный друг! Я сердцем с вами и ваш, с одной всегда, entout pays[4] и хотя бы даже dans le pays de Makar et de ses veaux,[5] окотором, помните, так часто мы, трепеща, говорили в Петербурге пред отъездом.Вспоминаю с улыбкой. Переехав границу, ощутил себя безопасным, ощущениестранное, новое, впервые после столь долгих лет…» и т. д., и т. д.

«Ну, всё вздор! – решила Варвара Петровна, складывая и этописьмо. – Коль до рассвета афинские вечера, так не сидит же по двенадцати часовза книгами. Спьяну, что ль, написал? Эта Дундасова как смеет мне посылатьпоклоны? Впрочем, пусть его погуляет…»

Фраза «dans le pays de Makar et de ses veaux» означала:«куда Макар телят не гонял». Степан Трофимович нарочно глупейшим образомпереводил иногда русские пословицы и коренные поговорки на французский язык,без сомнения умея и понять и перевести лучше; но это он делывал из особого родашику и находил его остроумным.

Но погулял он немного, четырех месяцев не выдержал ипримчался в Скворешники. Последние письма его состояли из одних лишь излиянийсамой чувствительной любви к своему отсутствующему другу и буквально былисмочены слезами разлуки. Есть натуры, чрезвычайно приживающиеся к дому, точнокомнатные собачки. Свидание друзей было восторженное. Через два дня всё пошлопо-старому и даже скучнее старого. «Друг мой, – говорил мне Степан Трофимовиччерез две недели, под величайшим секретом, – друг мой, я открыл ужасную дляменя… новость: je suis un простой приживальщик, et rien de plusl Mais r-r-riende plus!»[6]

VIII

Затем у нас наступило затишье и тянулось почти сплошь всеэти девять лет. Истерические взрывы и рыдания на моем плече, продолжавшиесярегулярно, нисколько не мешали нашему благоденствию. Удивляюсь, как СтепанТрофимович не растолстел за это время. Покраснел лишь немного его нос иприбавилось благодушия. Мало-помалу около него утвердился кружок приятелей,впрочем постоянно небольшой. Варвара Петровна хоть и мало касалась кружка, новсе мы признавали ее нашею патронессой. После петербургского урока онапоселилась в нашем городе окончательно; зимой жила в городском своем доме, алетом в подгородном своем имении. Никогда она не имела столько значения ивлияния, как в последние семь лет, в нашем губернском обществе, то есть вплотьдо назначения к нам нашего теперешнего губернатора. Прежний губернатор наш,незабвенный и мягкий Иван Осипович, приходился ей близким родственником и былкогда-то ею облагодетельствован. Супруга его трепетала при одной мысли неугодить Варваре Петровне, а поклонение губернского общества дошло до того, чтонапоминало даже нечто греховное. Было, стало быть, хорошо и Степану Трофимовичу.Он был членом клуба, осанисто проигрывал и заслужил почет, хотя многие смотрелина него только как на «ученого». Впоследствии, когда Варвара Петровна позволилаему жить в другом доме, нам стало еще свободнее. Мы собирались у него раза подва в неделю; бывало весело, особенно когда он не жалел шампанского. Винозабиралось в лавке того же Андреева. Расплачивалась по счету Варвара Петровнакаждые полгода, и день расплаты почти всегда бывал днем холерины.