Книга Иесинанепси / Кретинодолье - Режис Мессак

это было неизбежно, тевтонское двуличие восторжествовало над французским благодушием. Отныне у нас остается лишь один шанс, чтобы выжить, — рискнуть нашей жизнью и выступить против давнего врага земли наших предков в единственно разумной войне: войне на уничтожение. Если мы хотим, чтобы вечная Франция и впредь осеняла весь мир своим светом, все немцы до последнего должны быть преданы огню и мечу. Мужайтесь! Вперед на фрицев! Да здравствует Франция!

Генерал Мон-Шер-Карапус

«Лё Пети паризьен» и большинство ведущих информационных газет воспроизводили другое заявление, обычно приписываемое безвестному политику по имени Поль-Бонкур, о котором мы почти ничего не знаем[36]:

Граждане!

Коварный враг положил конец нашему долгому терпению и нашему пылкому стремлению к миру. Пусть пролитая кровь падет на его голову, вернее, на головы его руководителей. Сколь бы мы ни дорожили юными судьбами, у нас не остается другого выхода, как с риском для жизни защищать то, что составляет высший смысл нашего существования: славное наследие нашего революционного прошлого, наши свободы и наши права. Граждане! Сегодня как никогда в наших сердцах и в наших умах должен звучать неотразимый призыв, который всегда объединял добровольцев, приходивших на помощь Отечеству в опасности. Республика призывает нас: победить или погибнуть!

Газета «Лё Попюлэр» била в набат иначе:

Это последнее и отчаянное воззвание мы публикуем без воодушевления, с чувством невыразимой печали. Конечно, есть опасность, что и нас унесет этот вихрь! Как сдержать слезы при мысли о крови, которая вот-вот прольется! Но неужели следовало безнадежно пожертвовать последними остатками наших республиканских свобод и без сопротивления склониться под гитлеровским сапогом? Поступив так, мы заслужили бы справедливые и язвительные нарекания и запятнали бы себя вечным позором. Тревожась в душе, скорбя всем сердцем, мы верим, что выполняем мучительный долг, и принимаем войну как наименьшее зло.

От воссозданной СФИО

Леон Блюм[37]

«Л’Юманите» со своей стороны выбрала другую тональность:

Товарищи!

Два хищнических правительства, управляемых капиталистами-грабителями, развязали ничем не спровоцированную войну против наших русских товарищей. Хотя нам и претит показаться временными коллаборационистами буржуазного правительства, мы не можем не прийти на помощь. Мы не можем и не хотим пассивно наблюдать за тем, как нападают на СССР, цитадель нового мира и государство пролетариата. Товарищи! Вещмешок за спину, граната в руке: все на защиту русской Революции, души Революции мировой!

Флоримон Бонт[38]

Так, по самым разным — что правда, — но ведущим к одному и тому же результату причинам все системные партии оказались вынужденными приветствовать или хотя бы принять войну. Лишь отдельные лица осмелились выступить против нее и заявить, что они ни за что не желают с ней мириться. Это были члены курьезной группы, на которую часто (по нашему мнению, ошибочно) навешивают ярлык религиозной секты, которые сами называли себя отказниками по совести. Рассредоточенные, изолированные, они не имели ни политической поддержки, ни действительного влияния на массы; их протестный голос безответно затерялся в грохоте разражающейся войны. Их спорадические выступления быстро задушили. Это была всего лишь полицейская операция или, если угодно, мелкая зачистка, которая прошла незамеченной. Одних жандармы открыто палили прямо на дому, и они умирали там. Других — их было большинство — расстреливали втайне, ночью, при свете фонарей, в глубине казарменного двора и тут же хоронили на том месте, где они пали. Некоторых уничтожали выборочно; пулей из табельного револьвера какого-нибудь унтера-сверхсрочника им дробило череп, и стену гауптвахты или полицейского отделения забрызгивало ошметками мозга, ранее порождавшего столько мыслей, столько грез о мире, братстве и любви.

Какой бы жуткой ни казалась кончина этих мучеников, можно все же считать их счастливыми и привилегированными, если подумать об ужасной судьбе, уготованной остальному человечеству…

Так началась война.

И это было воистину началом конца.

С этого момента мне недостает документальных свидетельств, а также собственных воспоминаний. У меня, впрочем, как и у всех, не было полного понимания происходящего, и часто сбивающая с толку одновременность или очень быстрая последовательность событий не позволяла определить причинно-следственные связи. Я могу предложить лишь несколько бессвязных примечаний — подобных моментальным фотографиям, снятым плохим кодаком. Встречаются осечки аппарата, совершенно смазанные или — причудливым образом — повторно экспонированные клише, а еще бесчисленные лакуны в документации.

Если говорить в общем, то был первый период, который, по моим оценкам, длился три недели (но, возможно, он длился три месяца или три дня), когда война почти походила на войну, я имею в виду войну 1914 года. Использовались приблизительно те же способы убийства или орудия того же класса. По счастливой случайности немецкая и французская авиации встретились над равнинами Лотарингии и почти полностью уничтожили друг друга. Затем последовало нечто вроде паузы, во время которой как одна, так и другая стороны принялись лихорадочно строить новые самолеты. Когда я говорю о паузе… В это время шли гигантские сражения наземных броненосцев. Так в газетах называли супертанки, оснащенные тяжелой артиллерией: почти неуязвимые и способные производить разрушения небывалой силы. Эти стальные левиафаны разрыхляли землю и за несколько дней глубоко перепахали территорию трех провинций, но без особого результата. А в Париже шампанское текло рекой. Одна знаменитая герцогиня запустила для дам новую моду разгуливать почти голышом, в шортах, без бюстгальтера, но с противогазной сумкой на ремне, болтающейся на бедрах. Публика начинала подумывать, что эта война будет такой же, как и все прочие, то есть как предыдущая, и ночные клубы процветали.

Многие страны пребывали в нерешительности. Насколько мне известно, Италия успела лишь провести мобилизацию, но не приняла прямого участия в конфликте. Англия колебалась, не зная, к какой группировке присоединиться. И противницей Франции оказалась в результате глупейшего инцидента. Один из бомбардировщиков французской эскадрильи, отправленной уничтожить Гамбург, в тумане сбился с курса: долго проблуждав над Северным морем и Ла-Маншем и исчерпав запас горючего, самолет ранним утром рухнул на Фолкстон. Бомбы новейшего типа, которые он нес на борту, почти полностью разрушили город. Пресса Ротермира, представив инцидент как акт умышленной агрессии, опубликовала фотографии дымящихся руин и на видном месте фотографию трехмесячного младенца, которому оторвало голову. Французские зверства потрясли Соединенное Королевство, его захлестнула волна ужаса и ненависти; война была объявлена. Английская эскадрилья совершила ответный рейд, дабы младенцев Кале постигла та же участь, что и младенцев Фолкстона. Сделать большее англичане не успели.

Ибо наступил второй период. Он был кратким и положил конец всем надеждам. Надеждам, которые, вероятно, не все были безумными. Кое-кто стал задумываться,