Книга Туристический сбор в рай - Дмитрий Михайлович Липскеров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне, юному, казалось, что все прекрасное может и должно длиться вечно, но в субботу на променаде возле театрального киоска нам повстречался цирковой импресарио с черным догом. Пыхнув сигаркой, оценивающе оглядев Лину, он предупредил, что сегодня наш со Старым последний день в гостинице «Звездочка». Ну и ночь, само собой…
– Симочка Изральевна ждет вас к обеду во вторник. – И пошел себе дальше, дернув за поводок дога, который с наслаждением лизал руку Старого.
Сердце пронизала боль. Рухнули города, США и Советский Союз обменялись ядерными ударами.
– Чувак, – проинформировал Старый, – циркач предупредил, что его сегодня не будет всю ночь!
– Ага… – Я все еще находился в нокдауне.
– Можем замутить отходную в номере!
– Нас же не пустят втроем.
– Мы, старый, на первом этаже живем. Ты войдешь, откроешь окно, и все.
Весь остаток дня мы готовились. Сначала закупились портвейном, сторговали на рынке помидоры с огурцами и на последние купили круг краковской колбасы. Вернулись в номер, прибрались, а потом решили, что на наших пружинных кроватях это будет ужасно, тем более что металлический скрип в ночи разбудит всю гостиницу.
– А давай-ка мы все на полу разложим? – предложил Старый.
Разложили матрасы, но какой-то не праздничный был у них вид. У циркача белье на кровати было домашнее, цветное, в красную и синюю полоску. Такие же наволочки на подушках. А у нас все серое…
«Все равно завтра валить!» – подумали в унисон. И получалось в итоге отлично…
Мне до сих пор стыдно перед цирковым артистом, имени которого я даже не помню. К утру все его белье, измочаленное, залитое портвейном и иными жидкостями, можно было выбрасывать со спокойной совестью…
Но ночью мне казалось не важным, где и как все происходит, что хорошо, что плохо, есть война или нет. Я просто любил ее и слова эти шептал ей в самое ухо.
– Черный ангел, – повторяла она. – Черный ангел!
И вдруг, снизив темп, я тихо сказал ей:
– А там у вас, в Финляндии, если ты расскажешь, что целую неделю спала сразу с двумя парнями, одновременно – тебя не выгонят из университета?
– О, – ответила она, – ты что! Мне все будут завидовать! У меня было сразу два ангела…
Вот что называют западным менталитетом. Все хорошо, что тебе хорошо!
Она шептала Старому, что он белый ангел, ангел, ангел, а я, нагой и худой, положив ногу на ногу, вдруг почувствовал выстрел ревности… Я его проглотил, поймав пулю зубами…
Наутро мы тепло прощались. Лина даже прослезилась, мое сердце стучало, а мозг не хотел понимать, что больше в жизни я ее не увижу, что я из социалистической страны, а Лина живет при развитом капитализме, что моя первая женщина, моя первая любовь так и канет в Лету короткой человеческой жизни.
На прощание финка подарила нам по оригами: белого ангела – Старому и черного – мне…
Я не часто вспоминал ее, потому что дальше случились большие любови, дети от этих любовей, карьера, быт – жизнь!.. Но я всегда носил подаренного мне ангела в бумажнике, под купюрами, под детскими фотографиями. Когда же я менял бумажник, то автоматически перекладывал в новый все содержимое – и черного ангелочка, совсем потертого от времени, перемещал.
Прошло сорок лет, и, я пролетая через Хельсинки, ожидая пересадки, в одном из многочисленных фастфудных ресторанчиков вдруг увидел ее. Она совершенно не изменилась, светящаяся своей белизной – так казалось издалека, хотелось, чтобы это было так. Она пила кофе и о чем-то, вероятно, думала.
Я хотел было броситься к ней, будто и не было этих сорока лет, даже вздернул плечами, но, поживший досыта, скопивший опыта, понимал, что делать этого не стоит, можно разрушить то далекое счастливое воспоминание, тот маленький бриллиантик памяти потерять, которых в сердце скопилось-то всего ничего… Да могла и не вспомнить немолодая женщина Лина юного прыщавого ангела, переменившегося в грузного пожившего мужчину с абсолютно седой шевелюрой.
Она отошла в дамскую комнату, а я, выудив из монблановского портмоне истертого ангелочка, подошел к стойке кафе, где она сидела, и поставил его между чашкой с недопитым кофе и футляром для очков.
Вскоре она вернулась – и тотчас замерла, затем задрожала, увидев оригами ангела, прилетевшего из прошлого.
Она металась по залу ожидания, с распущенными белыми волосами, со слезами на глазах и немым вопросом «Ну где же ты, где?!».
Ничего этого я уже не видел. Я шел к своему самолету и думал о сыне и дочери, представляя, как обниму их после долгой разлуки.
Лето
Давеча вспомнилась мне картинка из детства. Так живо вспомнилась.
Мне двенадцать лет, у меня еще впалая грудь и ножки тонкие, как карандаши «Кохинор». На каникулах я счастливо живу у отца на даче, с братьями и другими многочисленными родственниками, в поселке творческих людей со странным названием «Зарплата».
Самым любимым моим занятием в отрочестве, лет с девяти до тринадцати, восхитительным времяпрепровождением была рыбалка. Я тратил на нее каждый свободный час, каждую детскую мысль ей посвящал. Ни один из братьев моих, ни Толян с восьмой дачи с двоюродным племянником любви к червякам, опарышам, зною и холодному дождю не разделяли, все предпочитали ухаживать за юным кроликом Микой, подаренным моим отцом детскому обществу поселка, и красивой рыжей девочкой Региной. Так я всегда и стоял над рекой в полном одиночестве. Рыбы в воде не было никогда, как в наполненной ванне. Мог, конечно, раз в неделю поднырнуть, подпрыгнуть, юркнуть самодельный поплавок – и сразу все затихало. Даже к удилищу подскочить не успевал. Видать, казалось.
Чтобы не быть полностью побежденным, сломленным унылой на дары стихией, я катил к маленькому гнилому нечищеному пруду, откуда вылавливал ротанов – московских бычков. Это вам не морской одесский бычок – жирный и сочный, зажаренный с корочкой, – это было что-то среднее между головастиком лягушки и чернобыльским монстром. Зато ловились мутанты даже на пустой крючок, так что на срезанную с дерева ветку я нанизывал их штук под тридцать и с радостной физиономией победителя катил на велике восвояси…
Никто из дачников моими победами не вдохновлялся, наоборот – все морщились от запаха странной рыбы и шли заниматься своими делами. Закаленный улицей, я сам чистил свой улов, а после
