Книга Год смерти Рикардо Рейса - Жозе Сарамаго

Седоватый сухопарый господин подписывает последние бумажки,получает по экземпляру каждой — теперь он свободен, может идти и выйти,продолжать жизнь на твердой земле. Его сопровождает носильщик, чью наружностьне стоит описывать в подробностях, а иначе потребуется нескончаемыйдоскональный осмотр, чтобы не запутать того, кто, буде такой найдется, захотелбы точно знать, чем он отличается от новоприбывшего, ибо в этом случае мыдолжны будем сообщить, что носильщик сухопар, седоват, смугл, брит — словом,неотличим от пассажира. Но в сущности ничего общего: один — пассажир, другой —носильщик. И носильщик этот везет на своей тележке огромный чемодан пассажира,а два других, поменьше, связанные ремнем, висят у него на шее, отчего кажется,что он впряжен в ярмо или взят на строгий ошейник. Вот он выбирается со своейношей наружу, ставит багаж под навесом и отправляется за такси, хотя долгоискать не придется — обычно они съезжаются в порт к прибытию парохода.Путешественник глядит на низкие тучи, на лужи, натекшие в выбоины мостовой, наокурки, очистки и прочий мусор, плавающий в покрытой радужными разводами воде,а потом замечает военные корабли, которые скромно, словно стараясь непривлекать к себе внимания, притулились у пирса, неведомо зачем, ибо подобаетим бороздить океанские просторы, а когда нет войны или учений, — стоять вустье, где, как говаривали в старину и сейчас еще повторяют, не задумываясь надсмыслом этого высказывания, хватит места всем флотам мира, хватит, да еще иостанется. Из здания таможни выходят другие пассажиры в сопровождении своихносильщиков, и в эту минуту, вздымая фонтаны из-под колес, показывается такси.Претенденты машут ему наперебой, однако носильщик, соскочив с подножки, делаетширокий жест: Это вон для того сеньора — показывая тем самым, что дажесмиренному служителю лиссабонского порта при удачном стечении обстоятельств идождевой воды выпадает счастье, которым он волен распоряжаться по собственномусвоему скромному разумению: может даровать его, может лишить, подобно тому, какГосподь Бог дает и отнимает жизнь. Покуда водитель опускает багажник, пассажир— и тут впервые обнаруживается легкий бразильский акцент — спрашивает: Почемуздесь эти корабли? — и носильщик, запыхавшись оттого, что помогал шоферуподнять и взвалить на багажник самый большой и тяжелый чемодан, отвечает: А-а,так позавчера шторм был, вот их сюда буксирами подтянули, чтоб нс отнесло намель. Подъезжают другие таксомоторы — замешкались отчего-то или же пароходпришел раньше, чем ожидалось, и теперь на привокзальной площади — форменнаяярмарка транспортных услуг, и удовлетворение потребностей происходит оченьобыденно. Сколько с меня? — спрашивает седоватый господин. По тарифу, а загруды — сколько будет вашей милости угодно, ответил носильщик, не сказав,правда, каков тариф, и не назвав, в какую же сумму оценивает он всюсовокупность своих трудов, ибо верит, что фортуна улыбается дерзким, даже еслиони носильщики. У меня с собой только английские деньги. Какая разница, и в тотже миг в протянутой ему руке пассажира ярче солнца вспыхивает, одолевая наконецсумрак нависших над Лиссабоном туч, монета в десять шиллингов. Хорошо, чтонепременным условием долгой и счастливой жизни носильщика, поднимающего иперетаскивающего большие тяжести и порой испытывающего большие потрясения,должно быть абсолютно здоровое сердце — а иначе бездыханным грянулся бы оноземь. Желая хоть отчасти, хоть чем-то возместить такую неслыханную щедрость,он сообщает сведения, о которых его не спрашивают, присоединяя их к изъявлениямблагодарности, которых не слушают: Это эсминцы, сеньор, наши португальскиеэсминцы: «Тежо», «Лима», «Воуга», «Тамега», а ближе всех к нам — «Дан». Как ихни называй, они неотличимы друг от друга — все совершенно одинаковы, какблизнецы-двойняшки, и крашены в один и тот же мертвенно-пепельный цвет, залитыдождем, ни единой живой души на шкафуте, мокрым тряпьем свисают флаги, но всеравно — спасибо, теперь нам известно, что это вот — «Дан», не исключено, что всвое время и еще кое-что про него узнаем.

Приподняв свою кепчонку, носильщик в последний раз говорит«спасибо», и такси трогается, а водитель желает получить ответ на свое: Куда? —и этот вопрос, такой простой, такой естественный, такой уместный исоответствующий обстоятельствам, застигает пассажира врасплох, будто онполагал, что купленный в Рио-де-Жанейро билет на пароход послужит ответом навсе дальнейшие вопросы, даже на те, которые когда-то сам задавал да ничего,кроме молчания, не услышал, а теперь вот, не успел сойти с трапа, убедился —нет, не послужит, оттого, наверно, что звучит один из двух роковых вопросов:Куда? — а выступающий в паре с ним: Зачем? — будет, пожалуй, еще посложней.Шофер, поглядев на него в зеркало, решил, что пассажир не расслышал, и ужеоткрыл было рот, чтобы повторить: Куда? — но ответ, хоть раздумчивый инеуверенный, все же предварил вопрос: В гостиницу. В какую? Не знаю, но,произнося это «не знаю», пассажир на самом деле отлично знает, какая ему нужнагостиница, знает так твердо, словно в течение всего плавания перебиралварианты, пока наконец не остановился на самом подходящем: Чтобы недалеко отреки. Недалеко от реки только отель «Браганса», это в начале Розмариновойулицы, знаете? Отеля я такого не помню, а улицу — да, знаю, я живал в Лиссабоне,я — португалец. Вот как, а я по выговору решил — бразилец. Неужели такчувствуется акцент? Ну, как вам сказать, малость есть. Шестнадцать лет не был вПортугалии. Шестнадцать лет — срок изрядный, у нас тут большие перемены, и,словно оборвав себя на полуслове, резко замолкает таксист.

А пассажир больших перемен пока не замечает. Проспект, покоторому они едут, похож на тот, что ему запомнился, разве что деревья,наверно, стали выше, да и неудивительно — целых шестнадцать лет отпущено имбыло для роста, однако в памяти смутно осталась пышная зелень их крон, а внынешней своей зимней наготе они кажутся меньше, вот и выходит — так на так.Дождь совсем почти унялся, лишь изредка проползут, скатятся отдельные капли, нони лоскутка лазури не приоткрылось в поднебесье, тучи по-прежнему прочносцеплены друг с другом, нависая бескрайним и сплошным свинцовым сводом. И давноу вас такая погодка? — спрашивает пассажир. Ох, не говорите, сущий потоп, двамесяца льет не переставая, отвечает водитель и выключает «дворники». Машинмало, время от времени громыхают трамваи, редкие прохожие, недоверчивопоглядывая на небо, закрывают зонты, вдоль тротуаров — лужи, натекшие изпереполненных до краев сточных канав, и подряд идут открытые кафе,ресторанчики, харчевни с окруженными сгущающейся тьмой тусклыми огнями вывесок— мрачный и грязный стакан вина на цинковой стойке. Город прячется за фасадамидомов, и такси движется мимо них неторопливо, словно отыскивая щелку-лазейку,брешь в крепостной стене, дверку, приотворенную изменником, вход в лабиринт.Пригородный поезд из Каскаиса проползает лениво, но все же обгоняет такси,обгоняет и тут же остается позади, въезжая под своды вокзала, а машина огибаетплощадь, и шофер говорит: Вон — «Браганса», почти на углу. Он тормозит возлекафе: Лучше бы сначала справиться, есть ли свободные номера, у самого отеля мненельзя приткнуться — трамваи. Пассажир вылез, мельком взглянул на светящиесябуквы «Royal» — вот вам пример того, как в республиканские времена используетсяв коммерческих целях ностальгия по монархии, или вывеска кафе осталась современ последнего португальского короля, притворясь, что написана по-английскиили по-французски: забавно, право, глядишь и не знаешь, как она читается —«ройал» или же «руай-аль»? — и у него есть время подумать над этим, потому чтодождь перестал, а улица круто идет вверх, и потом он представил себе, как,получив номер или отказ, вернется к такси, а такси и след простыл вместе счемоданами, а там и одежда, и предметы первейшей необходимости, и бумаги, и онспросил себя, как будет жить, если лишится этого да и всякого иного добра. Ужепочти одолев ступеньки, ведущие к дверям отеля, он по этим мыслям понял, чтоочень устал: да, именно так это и называется — номерная усталость, душевнаяистома, отчаяние — если, конечно, мы достаточно хорошо представляем себе, чтоэто такое, чтобы произнести это слово и понять его значение.