Книга Ложка - Дани Эрикур
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Казалось, Принц поцеловал Спящую красавицу. Оцепеневшее королевство очнулось, со всех сторон посыпались поцелуи, объятия, аплодисменты. В разгар поздравительных речей мама вручила мне ключи от «вольво» и велела ехать в Солву за свечами.
— Проверь, чтобы в упаковке было восемнадцать штук! Если нет, возьми две. Или три.
Она забыла, в честь кого мы устраиваем праздник.
Шорох пачки синих свечей, скользнувшей под сиденье, возвращает меня в настоящее. Один из ню-хателей клея вырывает у другого полиэтиленовый пакет, желая тоже погрузить в него свое прыщавое лицо. Сегодня день сплошного идиотизма.
Осторожно переключаю «вольво» на задний ход, и тут в окно машины стучится миссис Ллевеллин, моя преподавательница французского. Дождавшись, когда я опущу стекло, она начинает диалог на французском — отчетливо, громко и с безупречной интонацией:
— Добрый день, Серен! Прекрасная погода, не правда ли?
— Великолепная, мадам.
— Я ищу хозяйственный магазин. Он где-то здесь, неподалеку?
Миссис Ллевеллин ходит в эту лавку с незапамятных времен, но я киваю, чтобы ей подыграть.
— Как называется сей предмет, дорогая? — спрашивает она по-французски.
— Ложка.
— Отлично, Серен, превосходное произношение!
— Лягушатницы! — комментирует нашу светскую беседу любитель клея.
— Анархия! — поддакивает его приятель.
Моя учительница едва заметно хмурится, затем вглядывается в ложку и вздыхает:
— Когда я смотрю на старые вещи, на душе становится печально…
Голова миссис Ллевеллин подрагивает, будто она боится сама стать забытой и никому не нужной вещью. Пожилая дама отходит от машины, прижимая к груди сетку с продуктами.
— Мадам Ллевеллин… Так вы не в курсе?
Она медленно оборачивается.
— Что случилось, Серен?
— Я… мой… — Не могу вспомнить ни одного французского слова, связанного с темой смерти. — Э-э, мне сегодня восемнадцать.
Морщинистое лицо дамы расцветает.
— Ох, Серен, как летит время! Поздравляю тебя с днем рождения, дорогая! Будь счастлива!
Попойка субботним вечером
Этим утром мы развеиваем над Атлантикой папин прах. Табличка от Д. П. прикручена к скамейке, мы поем Cwm Rhondda[6] и устраиваем долгий пикник на утесе. Присутствуют мои дед и бабушка, друзья и соседи, человек тридцать Д. П. и отец Дэя. Отец Ала застрял в аэропорту Ньюарка из-за перебоев с электроэнергией. Спустя четыре часа поминок соседи, напевшись и наевшись, разбредаются по домам. Кажется, проводы моего отца в мир иной их растрогали. Меня это дико раздражает. Д. П. решают, что пора возвращаться в гостиницу. «Питер был бы рад, что мы надрались в стельку, разве нет?»
Он был бы рад, если бы мы пошли спать.
Без четверти час ночи. Я прошмыгнула в кухню и сижу на собачьей подстилке в закутке между двумя желтыми пластиковыми шкафами. В руке у меня ложка, в груди террикон шлака. Дед и бабушка моют посуду. Иногда жизнь больше похожа на комедийный сериал, чем на реальность.
— Поскорее бы они убирались. Они меня бесят, — ворчит Нану по-валлийски.
Дед, официально заявивший на пикнике, что снова начинает пить, миролюбиво отвечает, что поминки — это традиция и что скорбящих людей выгонять нельзя. Нану забирает у него бокал с виски и, всхлипывая, говорит, что тоже хочет напиться.
— Не плачь. Не грусти, — умоляет Помпон.
— Я не грущу, а сержусь.
— Иногда это одно и то же, — шепчет он, прижимая ее к себе.
Мне становится неловко, я ощущаю желание покашлять. Внизу, в «Питейной норе», кто-то включает пластинку группы «Супертрэмп»: «Hide in your Shell, Heaven or Hell, was the journey cold…»[7] Отец ненавидел «Супертрэмп».
— Пусть она выставит их за дверь, черт побери! — восклицает Нану, перекрикивая музыку.
— Она не может. Это генетика. Так проявляются ее английская флегматичность и самоконтроль, — отвечает дед, заливая слезы новым бокалом виски.
— Какой самокат-тролль? — раздается голос Ала.
Откуда он тут взялся? Должно быть, притаился на кухне раньше меня. Ал всегда прячется от тех, кто что-то отмечает. Он повторяет вопрос, Помпон начинает путано объяснять, что такое самоконтроль, а Нану перебивает его, говоря, что нам наплевать, нам совершенно наплевать, но, черт побери, пусть кто-нибудь выставит их вон, пусть идут плакать к себе домой, пусть не мешают нам думать о своем, черт побери. Ал отгрызает кусочек ногтя.
В кухню заходит одна из наших Д. П. В руке дама держит гигантский букет лилий, ей нужна ваза. Зачем столько цветов? Гостиница превращается в тропическую оранжерею. Нану выдает Д. П. пустую консервную банку и корчит рожицу Помпону, когда дама наполняет банку водой и ставит в нее лилии.
— Ваша внучка меня тревожит, — признается Д. П. шепотом.
Ее грудь вздымается от волнения. Смерть моего отца подпитывает ее жизнь. Еще там, на утесе, когда все пели гимн, ее голос звучал очень уж надрывно.
На смену року в исполнении «Супертрэмп» пришла традиционная валлийская мелодия для флейты. Кельтскую музыку отец тоже на дух не переносил. Он слушал исключительно джаз.
Ал, перебирая в голове обрывки предыдущего разговора, с гордостью заявляет, что его отец не англичанин, а американец!
— Это, конечно, совсем другое дело, — еле слышно бурчит Нану.
По мнению неуемной Д. П., я веду себя подозрительно нормально. Она уточняет у Нану и Помпона, не заметили ли они, что я почти все время сонная, и утверждает, что мое поведение указывает на непринятие действительности, а это может вылиться в нервное расстройство, в психоз… Мысленно сплевываю, вспоминая, как прошлым летом эта змеюка подарила мне серебряную брошь. Сейчас так бы и засадила ту брошку прямо ей в висок!
— Какое дело? Какое дело? — не отстает от бабушки Ал.
Тем временем противная тетка распаляется все больше:
— Бедняжка Серен! Осталась без отца за три дня до восемнадцатилетия! По-моему, в траурном зале она даже не подошла взглянуть на него!
— Она его уже видела, — злится Нану.
— Какое дело? — злится Ал.
Я с наслаждением фантазирую, будто слышу треск, с которым булавка протыкает клиновидную кость нашей Д. П. Тут на пороге появляется мама с подносом пустых бокалов.
— Мы говорили о вашей дочери, — тотчас подлетает к ней тетка-трещотка. — Вам не кажется, что она на грани нервного срыва?
— Кто, Серен? Нет.
Да здравствует моя чудесная мама! Она наливает стакан воды и протягивает его Алу:
— Сынок, попей, ты весь красный! А ты, Серен, оставь уже эту ложку и помоги мне, будь так добра.
Прячу ложку в карман и выбираюсь из своего укрытия. Прохожу мимо Д. П., не произнося ни слова. Вспоминаю, как папа упрекал меня в том, что я увиливаю от открытой конфронтации,
