Книга Старая болезнь - Решад Нури Гюнтекин

не занято, я возвращаюсь». Ему ответили: «Приезжай, мы что-нибудь найдем». Никто ведь не знал, насколько за эти три месяца сдал доктор, человек с прекрасным характером, которого они все так уважали. Не знаю, как все сложится, но мы его взяли на борт, отвезем. Если им что-то не понравится, попробуем чем-нибудь помочь ему сами.

— Как он вглядывается в Стамбул.

— У него на то свои причины… Ведь он расстается с ним навсегда…

Зулейху восхитила забота и дружеское сочувствие, которые выказывал ее муж старому и чахлому старику.

А Юсуф, будто разговаривая сам с собой, продолжал:

— Боль, всегда остается болью. Но бедняге пойдет на пользу долгое морское путешествие. Он сможет отрешиться от всего. Пускай успокоится, обретет душевное равновесие…

Зулейха чуть вздрогнула, и это движение не ускользнуло от внимания мужа.

Так, значит, вот оно что! Юсуф думал, что это путешествие поможет им обрести покой и тишину, которых так жаждали их истощенные души и которые все глубже и глубже точил невидимый червь.

Матрос с редкой черной бородкой и рваных ботинках, направлявшийся зажечь фонарь на флагштоке, случайно задел шезлонг Зулейхи и получил от Юсуфа нагоняй. Эта грубость так не вязалась с сердечностью, которую тот минутой раньше проявил к старику.

Накричав на матроса, Юсуф обратился к Зулейхе:

— С вашего позволения, я на минутку отлучусь в камбуз… Вообще, человек, который занимается стряпней, справляется неплохо… Но вот над обслуживанием стоит немного поработать…

Зулейха сидела под навесом, который, как сказал ей муж, был сделан специально для нее. С каждой стороны тента, что днем защищал ее от солнца, а в ночное время от измороси, находилось по веревке. С помощью них всегда можно было закрыть ту сторону, откуда светило солнце или дул резкий ветер. Для Зулейхи, которая не могла спуститься вниз в жаркое полуденное время, этот тент служил своего рода палаткой.

Через пять-десять минут Юсуф вернулся с молодым пареньком в белом фартуке. В руках парнишка держал поднос с тарелками и стаканами, а Юсуф — полотенце.

Дурачась, Юсуф легко согнулся в поклоне:

— Знакомьтесь, наш гарсон Халиль, а я метрдотель. Гарсон не знает всего церемониала… Вместе с тем он несколько месяцев был слугой в питейном доме… Не так ли, Халиль? Он житель Митилини[20]. Ты, наверное, не знаешь, кто такие эти митилинцы? С недавних пор так называют жителей Мидилли… Как там твоя нахийе[21] называлась, а?

— Нахийе Йере…

— Так вот, Халиль из этого местечка… В тайне от всех он просто бредил Анатолией, где у него водились какие-то родственники. Так вот, собрал он как-то вещички в котомку и рванул на наши просторы на рыбацкой лодке, отдышался уже в Айвалыке[22]. Но наверняка была и другая причина для бегства. Кто знает, может быть, ты кого-нибудь зарезал, а, Халиль? Правду говори… А то проверю, тебе же хуже…

Халиль был похож на джинна. Работа спорилась у него в руках. Пока он накрывал скатертью столик Зулейхи, Юсуф принялся настраивать радио. Халиль принес на стол только один прибор.

Юсуф объяснил и это:

— Ты будешь обедать одна. Думаю, ты не станешь сильно противиться, если я пропущу с капитаном пару рюмок ракы[23]… Не бойся, что капитан опьянеет и что-нибудь стрясется. На этот случай у нас имеется помощник капитана. Как я уже сказал, все продумано до мелочей…

Зулейха впервые за много дней поела с аппетитом.

Глава вторая

Свежий ветер, который капитан с деревянной ногой назвал «бора»[24], раскачивал судно.

Ночь была темной, над водой висел легкий туман. Зулейха погасила лампочку над головой. Вода рядом с бортами судна светилась фосфорическим блеском, легко пузырилась и исчезала впереди, растворяясь в темноте ночи. Юсуф больше не подходил к жене. С того места, где лежала, Зулейха под светом подвесной лампы видела, как он пил с капитаном ракы, и взгляд ее то и дело обращался в его сторону.

То, что, несмотря на прохладу, Юсуф скинул пиджак и сидел в одной рубашке, а при разговоре резко размахивал руками, свидетельствовало, что он выпил лишнего.

Всякий раз, когда между Зулейхой и мужем происходили ссоры, она повторяла:

«Когда вы выезжаете на прогулку в хорошее место, разве нельзя любоваться красотами природы и развлекаться без того чтобы мужчины, напившись, не устраивали потасовку, а женщины, запалив хворост, не готовили еду в непроглядном дыму?»

Одной из отрицательных черт характера Юсуфа была его чрезмерная демократичность.

«Когда вы злитесь, некоторым несчастным от вас порядком достается. Я ваше поведение понимаю только до определенной степени. Да, вы внук землевладельца. Тяга притеснять всех живет в вас с рождения, так же как и потребность в еде и питье… Но при этом проходит совсем немного времени, и вы уже, совершенно не стесняясь, ведете себя как равный с людьми более низкого социального слоя. Вы едите с ними за одним столом, гуляете в полях, взявшись за руки. Вот этого-то я никак понять не могу».

Зулейха вспомнила ссоры, которые она устраивала во время медового месяца, стремясь сделать из этого провинциала актера, достойного исполнять первые роли в кино под стать себе, и улыбнулась собственному ребячеству.

Этой ночью недостойные развлечения Юсуфа с капитаном с деревянной ногой на этом дряхлом колеснике ничуть ее не трогали. Зулейха смотрела на это как на приключенческий фильм о море и чувствовала полное безразличие и спокойствие.

Сейчас ей было абсолютно все равно, что делал этот человек, к которому она больше не чувствовали симпатии и которого почти успела забыть.

* * *

Детство Зулейхи прошло в Стамбуле. Ее отец был военным. Раз в несколько лет он заезжал в Стамбул и, пробыв с семьей три-четыре недели, возвращался в часть.

Когда после перемирия началось восстание в Анатолии, Зулейха вместе с матерью и одной из теток, скончавшейся потом от туберкулеза костей, осталась совершенно одна.

Слава Аллаху, что брат ее матери, Шевкет-бей, частенько их навещал в их домике в Куручешме[25]. Он следил, как велись дела, а иногда на несколько недель привозил их погостить в свой особняк в Эренкёе[26].

Шевкет-бей к тому времени был крупным чиновником в министерстве иностранных дел. Каждый раз, приезжая в Куручешме, он прямо с порога задавал один и тот же вопрос: «Есть ли новости от безумца?», и, по большей части получая отрицательный ответ, добавлял, тяжко вздыхая: «Эх, и себе худо делает, и бедному ребенку».

Безумцем