Книга Горькая истина. Записки и очерки - Леонид Николаевич Кутуков

разрешите спросить?»

— «В чем дело?», — говорю я.

— «Так что мы бы просили Ваше Высокоблагородие сообщить нам, что Вы думаете о Распутине».

Солдат застыл. Он сам испугался своих слов. В помещении была мертвая тишина. Все лица напряглись в ожидании моего ответа. А я подумал: «проба» на студента. Но что мог я им ответить? Ничего утешительного я бы им сказать не мог. Двадцатый век, век науки и техники и, вдруг, в судьбы Империи вмешивается безграмотный «старец». Мне было даже неловко как то, как будто и я в чем-то виноват. Кроме того, я не хотел вступать с ними в «политический» разговор.

— «Если я еще раз услышу подобный вопрос, то я немедленно доложу Начальнику Учебной Команды Капитану Дуброве, и он всё вам разъяснит».

Я встал и вышел.

— «Встать, смирно», — неслось мне вслед.

Твердо знаю я, что не имею права вступить в политический разговор. Но даже при всем моем желании я не смог этого сделать, так как о политике, о партиях, о социализме и т. п. я сам не имею ни малейшего понятия. Что, если бы среди моих «второразрядников» нашелся бы специалист по политическим вопросам (например, народный учитель)? В самом начале разговора с ним я просто-напросто сбился бы с толка, и конфуз вышел бы великий.

Об аресте смутьяна

Еду по Литейному в трамвае в сторону Невского. Народа мало. Стою на площадке. На одной из остановок влезает какой-то тип, по-видимому из мастеровых и начинает ругать всё и вся — «вот воину затеяли баре, народ на фронте убивают безоружный, одно предательство кругом, офицерам на потеху кровь надо свою лить»… Вижу: на меня публика смотрит с любопытством. На углу Литейного и Симеоновской улицы я приказал кондуктору остановить вагон, подозвал городового, дал ему мою визитную карточку и приказал отвести крикуна в участок…

Занятия Капитана Нелидова с прапорщиками

Капитан Нелидов занимался сегодня с нами, молодыми Прапорщиками, уставами и знакомил нас с историей Полка.

В 1811 году второй батальон Лейб-гвардии Преображенского полка по повелению Государя АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВИЧА был развернут в наш полк, что дало нам преемственность от славных Петровских потешных.

И уже в 1812, году, вновь сформированный Лейб-гвардии Литовский полк получил свое первое боевое крещение на Бородинском поле. Построенный в каре, полк отразил все атаки кавалерии Принца Мюрата[26], Короля Неаполитанского, а затем и Наполеоновской пехоты.

За свой первый бой полк получил Георгиевские знамена и был переименован в Московский за защиту Первопрестольной.

Взятие Парижа в 1814 году. Участие полка в покорении Кавказа, в Венгерском походе и в славных боях Освободительной войны.

* * *

«Пятьдесят шагов назад»[27]

Скажи-ка, дядя,

Ведь не даром

Москва, спаленная пожаром,

Французу отдана?

Наполеон приказал во что бы то ни стало обойти левый фланг бородинской диспозиции русских войск, чтобы, выйдя нам в тыл, одержать решительную победу. Для достижения этой цели он бросил в бой три дивизии корпуса Даву[28], корпус Нея[29] и корпус Жюно[30]. Для подкрепления их был назначен Мюрат с кавалерийскими корпусами Нансути[31], Монбрена[32] и Латур-Мобура[33]. Корпус польских войск под начальством Понятовского[34] был послан в обход нашего левого фланга.

К 11 с половиной часам утра, пользуясь подавляющим превосходством сил и замешательством, произведенным в среде русских войск смертельной раной главнокомандующего 2-ой армией генерала князя Багратиона, неприятель старался по мере возможности использовать свой успех на нашем левом фланге.

Бой достигал своего апогея. В этот решительный момент часть полков нашей Гвардии начала прибывать на поле сражения, чтобы сдержать зарвавшегося неприятеля. «Чудное и ужасное зрелище представляло тогда поле битвы», — записывает участник событий[35], — «Над левым крылом нашей армии висело густое, черное облако от дыма, смешавшегося с парами крови; оно совершенно затмило дневной свет; солнце покрылось кровавою пеленою; перед центром пылало Бородино, облитое огнем, а правый фланг был ярко освещен лучами солнца. В одно и то же время взорам представлялись день, вечер и ночь». В такой обстановке подходящие колонны Гвардии строились в каре, тотчас же взятые под ураганный огонь французской артиллерии. Прибывая, они могли видеть то необычайное ожесточение, которое царило вокруг них на поле сражения. Очевидцы этой «битвы гигантов», как называл ее Наполеон, рассказывали, что многие из сражавшихся побросали свое оружие, сцеплялись друг с другом, раздирали друг другу рты, душили один другого в тесных объятиях и вместе падали мертвыми. Артиллерия скакала по трупам, как по бревенчатой мостовой, втискивая трупы в землю, упитанную кровью. Многие батальоны так перемешались между собой, что в общей свалке нельзя было отличить неприятеля от своих. Изувеченные люди и лошади лежали группами; раненые брели к перевязочным пунктам, покуда могли, а выбившись из сил падали, но не на землю, а на трупы павших раньше. Чугун и железо отказывались служить мщению людей; раскаленные пушки не могли выдерживать действия пороха и лопались с треском, поражая заряжавших их артиллеристов; ядра, с визгом ударяясь об землю, выбрасывали вверх кусты и взрывали поля, как плугом; пороховые ящики взлетали на воздух. Крики командиров и вопли отчаяния на 10 разных языках заглушались пальбой и барабанным боем. Более, нежели из 1000 пушек, с обеих сторон сверкало пламя и гремел оглушительный гром, от которого дрожала земля на несколько верст. Батареи и укрепления переходили из рук в руки.

По выстроившимся гвардейским каре французы открыли губительный огонь из 400 пушек с расстояния не больше 500–600 шагов. «Самое пылкое воображение не в состоянии представить сокрушительного действия происходившей здесь канонады», — пишет один из участников сражения. — «Гранаты лопались в воздухе и на земле; ядра гудели, сыпались со всех сторон, бороздили землю рикошетами, ломали в щепы и вдребезги всё, что встречали на своем полете. Выстрелы были так часты, что не оставалось промежутка между ударами; они продолжались беспрерывно, подобно неумолкаемому грому»[36].

Гвардейские каре несли огромные потери, смыкая редеющие ряды. Тогда было отдано приказание отойти на 50 шагов назад, где действие неприятельского огня было сравнительно слабее. Всё лишь 50 шагов назад! Пятьдесят! — «Да, были люди в наше время, не то что нынешнее племя!»

Вдруг смолкает огонь французских пушек и тотчас же массы неприятельской конницы по приказу Наполеона устремляются в стремительную атаку на русские гвардейские каре. Земля дрогнула под несколькими тысячами всадников, устремившихся на ощетинившиеся штыками русские каре. Командир второго батальона нашего, впоследствии Лейб-Гвардии Московского