Книга Призраки из прошлого и другие ужасные истории - Алла Озорнина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну вот, взял и сбил меня с мысли… Так вот, инженер Епанчинцев…
Тонкий голос становится тише, и опять я слышу всего лишь обрывки фраз, – С раннего утра с тележками, с колясками… тащат с хвостов… дворы им завалили…
– И че?
Стук колес опять заглушает голоса, и, чтобы их услышать, я почти вплотную подхожу к собеседникам.
– Че-че? Выпустил на свободу души замученных стражников!
Души замученных стражников… Так может, они и есть та опасность, о которой тихо, чтобы я не слышал, говорили родители, а потом и Смирнов с Крокодилицей? Но разве душа может существовать отдельно от тела? Да и вообще, о каких стражниках, да еще замученных, идет речь? А если они замученные, то есть уже неживые, то как они могут представлять опасность?
Какое-то время попутчики, как и я, молча смотрят в окно, и вдруг длинный начинает громко смеяться, смех у него отвратительный, похожий на бесконечное чихание.
– Чего ты?
– Да вот… – он понижает голос. – Слышь, только никому, ага?
– Ага.
– В голову вдарило. Р-раз – и вдарило!
– Ага.
Тут только до меня доходит, что они пьяны. Но как же я сразу не заметил? Длинный как будто бы отвечает на мой мысленный вопрос:
– Эй, послушай, а что за фигню мы с тобой это… пили? Ка-а-к вдарит в башку… Вдруг…
– А фиг его знает. У меня вот тоже… Эй, че хотел сказать-то?
– Точно никому?
– Никому!
Длинный бросает в мою сторону равнодушный взгляд, наклоняется к коренастому. Вдруг коренастый испуганно отскакивает от него и чуть не налетает на меня.
– Ты че, сдурел? Нафига связался? Дура-а-к…
– Угу, – отвечает длинный и противно хихикает. – Бабла-то хочется. Лошади уже десять лет как ждут!
– Думаешь заплатят?
Лицо длинного омрачается и, кажется, становится еще длиннее.
– В том-то и дело, что…
– Главный-то кто?
– Фиг его знает… Над нами-то Шеф. А вот над ним… Где-то слышал, будто какой-то там Шахматист…
Поезд опять разгоняется, и я опять ничего не слышу, потом, наконец, доносится, как назло, прерывистое:
– Случайно узнал, что…
– И че, вместе с людями?
– В том-то и дело… И с Гришкой, и с Гошкой – их-то ты знаешь, шахтерами-проходчиками были… Ну и еще несколько мужиков…
– И че, всех на воздух?
– Дык, а че остается делать? Донесут ведь куды надо!
– Зря ты туды поперся! Как был дураком в школе, так и остался.
– Блин, че это я разболтался? – в голосе длинного слышится тревога. – Точно никому не скажешь?
– Могила! – отвечает коренастый и добавляет, – но я-то че? Смотри, чтобы племяш твой рот на замке держал.
– Че? Какой племяш?
До меня доходит, что тот принял меня за племянника длинного. Я бросаюсь в купе, на всякий случай закрываю дверь на замок, выключаю свет и с головой забираюсь под одеяло. В хорошенькое же место отправил меня отец!
Наконец, мне надоедает лежать, хочется горячего сладкого чая. Выхожу в коридор и… замираю. Передо мной стоит длинный.
– Привет, племянничек, – зловещим шепотом говорит он и прижимает меня к стене, – плотненький ты, племяш, не похож на дядю-то! – Он бьет меня ребром ладони по животу, и я сгибаюсь чуть ли не пополам. – И страшненький, – продолжает он, когда я, немного придя в себя, принимаю вертикальное положение. – В прыщах весь, фу! А теперь скажи дядюшке, че успел подслушать?
– Ничего, честное слово, ничего, – мямлю я, и самому становится противно. – Поезд же ехал, колеса стучали…
– И че, вообще ниче не слыхал?.
– Слышал одно слово…
Длинный наклоняется и дышит перегаром прямо в лицо:
– Какое слово слыхал?
– Слово «Америка» слыхал!
– И все?
– Ну да… Колеса же стучат, что можно услышать?
– Ладно тогды… Ты вообще куды едешь-то?
– В Благодатный.
– Ну и к кому?
– К дяде Мише.
Длинный снова наклоняется ко мне так, что наши лица чуть ли не соприкасаются:
– Слышь ты, племянничек… Я все знаю. Все вижу. Все слышу. Если хоть слово скажешь этому своему дяде Мише про меня или про то, что узнал, не сносить тебе головы! В глаза смотри, в глаза!
Я смотрю в его выпученные серые глаза и понимаю, что этот человек способен на все.
– Мальчики, посторонитесь, проход загородили, – слышится голос проводницы. – Да и вообще, поздно уже. Отбой!
– Кыш, – говорит длинный и отталкивает меня в сторону. – Свободен. Пока свободен.
Забыв про голод, я влетаю в купе, закрываюсь на замок, не раздеваясь падаю на полку и опять натягиваю на голову одеяло. Мне страшно. Мне реально страшно. Я лежу и прислушиваюсь. А вдруг длинный чем-нибудь откроет дверь в мое купе и… Что будет дальше, я даже думать боюсь.
Тук-тук стучат колеса. Это поезд равнодушно мчится навстречу опасности. Тук-тук, тук-тук… А я, уже засыпая, вдруг понимаю, нет, точнее сказать, чувствую, что я не один. Что рядом со мной люди, которые наблюдают за мной, сопереживают и пытаются помочь. И тут до меня доходит: ведь у меня на голове электроды! Как сказал профессор Политатуйко, они обеспечивают непрерывное, постоянное наблюдение за тем, что со мной происходит! Только вот толку от этого, они, эти наблюдатели, находятся за шесть тысяч километров от меня!
И все же от осознания того, что самописец ежесекундно выводит на специальном листе какие-то кривулины, становится спокойнее, и я засыпаю.
На улице темень, но я просыпаюсь с ощущением, что выспался, и ничего не могу понять: на телефоне 0 часов 30 минут. Потом доходит: время-то я не перевел вперед, и здесь не ноль часов, а 6 часов 30 минут.
Лежу до тех пор, пока не начинает светлеть небо. Как ни странно, я никогда не был так спокоен и расслаблен, как сейчас, даже несмотря на предсказания цыганки и разговор странных попутчиков. Даже несмотря на угрозы длинного. Впрочем, понимаю, что это спокойствие ненадолго, а потому и стараюсь его продлить.
Умываюсь, наливаю чай и, жуя бутерброд, не отрываясь, смотрю в окно. Поезд несется по широкой заснеженной степи, окаймленной вдали волнистой грядой синеватых сопок.
Проходит часа три, и над нами синее небо, а солнце светит так ярко, что трудно поверить, что за окном мороз в 30 градусов.
Меня накрывает очередная волна эмоций – теперь уже не привычной тревоги и страха, а гордости за свою страну. «Это ведь не какая-нибудь Франция или Германия, которые можно пересечь на машине за несколько часов, – думаю я. – Это Россия! Едешь, едешь – и конца-края не видно».
