Книга Охота на охотника - Карина Демина

…Князь Навойский испытывал преогромное желание присесть, а лучше прилечь. И целители сказали бы, что желание сие вполне естественно, а князю надлежит прислушаться к нуждам собственного тела, пока оное тело вовсе не отказалось ему подчиняться.

Виданное ли дело, ему голову едва ль не до смерти пробили, а он вместо того, чтобы лежать, окруженный заботою, побежал куда-то.

Ладно, не побежал. Пошел. Похромал, на тросточку опираясь.

– Очевидно, князю вновь примерещилось, и в состоянии ума помраченного он совершил смертоубийство девицы Лужниной, – Первецов неожиданно для себя обнаружил, что стал вдруг если не самым главным в конторе, то почти. Князь вон серый, больной, осунулся весь, того и гляди сляжет. И внезапная власть пугала. То есть нет, в мечтах своих героических Первецов не раз и не два примерял место, заменял высокое начальство, пораненное на службе едва ль не до смерти, и конторой руководил мудро, за что после и бывал жалован. В мечтах.

Наяву конторой руководить оказалось не так и просто.

Нет, Первецова слушались. Приказания его исполняли, однако не отпускала препоганая мыслишка, что приказания эти неверны… вот, скажем, взять Стрежницкого.

С одной стороны, девица застреленная имелась. И сам Стрежницкий не отпирался.

И стало быть, вина явная, а потому и действия очевидны, но теперь, перед князем, очевидность их вдруг поблекла.

– И ты, идиот, отправил его… куда?

– В… в заключение.

На щеках вспыхнули пятна. Осознавать себя идиотом не хотелось. Впрочем, кому и когда было дело до желаний Первецова.

– Куда именно? – уточнил князь и поморщился.

Хотелось наорать, а паче того перетянуть Первецова тросточкою по хребту, глядишь, и вправду ток кровяной усилится, прильет кровушка к мозгам и вернет способность мыслить ясно.

Жаль, что закон запрещает применять к чинам нижестоящим насилие.

Ничего… против ссылки закона нету.

Вот закончится это дело, и отправится Первецов на границу, годков на пару, пока опыта не наберется или не помудреет. Говорят, люди в обстоятельствах стесненных мудреют со страшною силой.

– Так… в Заложное крыло.

Димитрий осторожно кивнул. А может… конечно, Стрежницкий невиновен, тут и сомнений нет, но в Заложном крыле издревле держали узников высоких, а потому условия там были весьма себе приличные. Глядишь, и целее будет.

Правда, идти туда далеко, а придется.

– Не надо было? – тихо спросил Первецов.

– А тебя не смутило, что охрана спала? – Димитрий пролистал доклад.

Первецов пожал плечиками: мол, случается и с лучшими из нас.

– И как девица очутилась в его покоях посреди ночи?

– Ну… – Первецов потянул себя за локон. Локоны у него были отменными, крупными, аккуратными, уложенными один к другому, а главное, лысинку прикрывающими. – Может, того, преступной страсти предаться желала?

– Конкурсантка?

– Так… Стрежницкий же… ему все едино.

– Стрежницкий ныне если и способен предаться преступной страсти, то только к питию…

– Но она ж не знала! – возразил, осмелевши, Первецов. И локонами тряхнул. И платочек шейный, по новой моде крупным узлом завязанный, поправил. На платочке поблескивала булавка с птицею.

Парная ей брошь украшала карман.

И выглядел Первецов, надобно сказать, препрезентабельно.

А может, он?

Он ведь небогат, сколь Димитрий помнил. Рода среднего, но честолюбив, хотя и умом особым не отягощен. А честолюбие без ума опасно…

Если бы предложили…

– Влюбилась. Решила к возлюбленному пробраться, удивить его…

И главное, чушь эту несет с серьезным видом. Только реснички хлопают, длинные да завитые. Прежде-то Первецов куда как попроще был.

Нет, предать прямо не осмелился бы, характер не тот, а вот принять подношение за малую толику информации… И ведь, ирод такой, он даже не поймет, что важно, а что так…

– А он не признал и застрелил.

С другой стороны…

– Хорошо, – вздохнул князь Навойский, тросточку сжимая. – А Стрежницкий что говорит?

Первецов слегка замялся:

– Да чепуху всякую… кто ж ему, убийце, поверит?

Действительно… и надобно все-таки подвинуть этого красавца безмозглого. Может, прямо теперь услать или…

– Послушай, – Димитрий положил руку на пиджачишко канареечного яркого колеру. – Есть к тебе важное дело, государственное. Справишься, чином не обижу. Видишь, творится неладное вокруг? Надобно, чтобы ты к девицам присмотрелся, кто из них о чем говорит, кто из них короны желает. Понимаешь? А заодно чтоб им вреда не причинили.

Первецов торжественно кивнул.

Глядишь, и приберет к рукам кто этакого добра молодца. А если и нет, все одно – хоть под ногами крутиться не будет.

Димитрий прижал ладонь к голове. Ноет. И главное, зараза, отлежаться не выйдет, потому как…

Оно не ждет.

Глава 3

– Чуяла, Марья? – Малжата Ивановна была женщиной солидной, как и полагалось быть почтеннейшей купчихе, дочери купца и матери семерых детей, которых она, к слову, успела пристроить к жизни, и ранняя гибель супруга в том не помешала. Ныне Малжата Ивановна, притомившись от дел насущных, кои вела твердою рученькой, к печали старших сыновей (они сами не отказались бы поуправлять торговлей), изволила пить кофий.

Устроилась она в гостиной, как водится у особ благородных.

За столиком.

И что с того, что столик был поболее тех, которые ей норовили всучить – ломбер, туалет. На этот туалет небось и чашку нормальную не примостыкалишь, а ведь кроме чашки самовар есть, и чайник с бабой плюшевою, и молочник, и масленка с фарфоровою затейливой крышкой. Склянки с вареньями, медом липовым опять же – поди-ка, догадайся наперед, чего душеньке восхочется.

– Пей ужо, – велела Малжата Ивановна компаньонке, которую держала, как сама верила, исключительно из жалости и еще приличиев ради. – И чего там выходит?

А еще компаньонка, будучи из девиц тех самых, благородного рождения, но нищеты изрядной, к своим сорока трем годам сжившаяся и с ролью подчиненной, и с характером Малжаты Ивановны, раскидывала карточные листы. Не сказать, чтобы совсем уж будущее прозревала, но забавно было.

И ныне вот чашку отставила, потянулась к замасленной колоде. Белые пальчики ловко перебирали листы.

Малжата Ивановна шею потянула, силясь разглядеть, чего ж там такого выпадет. И поневоле поморщилась: слухи по городу ходили самые разные, и все до одного толку нехорошего. И на фабриках появились людишки престранные, стали народец баламутить. Оно-то и хорошо, что пивовары Малжатины из опытных, понимающих, живо скрутили говорунов да городовым передали. А ведь есть и те, кто помоложе, кому голову задурить легко.