Книга Древний Рим - Владимир Миронов

Конечно, в этой поэме слишком чувствуется и подражание «Илиаде», и явное стремление возвысить Энея до уровня Гектора, Ахилла и Агамемнона, ибо Эней у греков занимает второстепенное место в общей панораме событий. В поэме больше битв, чем логической связи событий, больше великих планов, чем сцен художественного мастерства. Можно согласиться с оценкой, что дал поэме Вергилия итальянский историк Г. Ферреро в труде «Величие и падение Рима»: «План поэмы гигантский; он настолько выше плана «Илиады», насколько больше были дела Рима в политике и цивилизации и насколько они превосходили деяния Греции. «Энеида» не просто человеческая драма, подобно ссоре Агамемнона и Ахилла; Вергилий хотел изложить в ней всю философию длинной истории великого народа, вывести в сумеречном видении будущность святого города, властвующего над миром; вдохновленный эпическим величием, его труд старался собрать и оживить в полном жизни рассказе все предания древней умирающей религии. Если бы выполнение соответствовало величию замысла, Вергилий написал бы шедевр всемирной литературы; он превзошел бы Гомера, и Данте не мог бы равняться с ним. К несчастью, как все римские творения, и это, план которого был столь грандиозен, осталось незаконченным. Вергилий сам первый это сознавал и, умирая, завещал сжечь свою рукопись». Он не знал, что с течением времени его труд будет высоко оценен будущими поколениями. Мир увидит пророческую ясность в этом туманном видении Рима как святого города, которое он рисовал, созерцая прошлое. В поэме он воспевал мощь римского оружия, силу рода, прославляя Рим. Вначале он описал все могущество Карфагена, города, в котором «из Тира выходцы жили», что «богат и в битвах бесстрашен», но тут же сказал, что возникнет от крови троянской «род, который во прах ниспровергнет тирийцев твердыни».

Римская арка и крепость. Тарагон

Народ глубоко его почитал и обожал… Римляне и италийцы видели в нем своего Гомера. Говорят, когда он входил в театр читать произведения, граждане оказывали ему почести, подобные тем, что оказывали императору. Он жил и работал с 45 г. до н. э. в небольшом поместье под Неаполем. Там же обитал философ-эпикуреец Сирон. Бывал там и поэт Гораций. В тишине, на природе он и создавал вышеупомянутую поэму «Энеида», которая должна была олицетворять собой славу, величие Рима. Труд Вергилия стал великолепной аркой, ведущей к так и не выстроенному им Форуму римской эпической поэзии. Тем не менее многие шли к его могиле, как пишет Плиний Младший, с благоговением, «как к храму» (Силий Италик). Его любовь к природе Италии была столь велика, что на могиле, следуя его личному завещанию, позднее появится эпитафия: «Воспел пастбища, села и вождей».

Впоследствии влияние римской поэзии скажется и в провинциях, где имелись свои знаменитости. Особенно это справедливо в отношении Испании, что дала Риму не только великих императоров (Марк Аврелий), но и великих поэтов (Лукана). Испанский просветитель, энциклопедист Фейхо-и-Монтенегро (1676–1764) имел все основания заявить о значительном вкладе испанцев в культуру: «Мы безбоязненно можем заявить о себе: Est Deus in nobis («Бог в нас»). Отсюда следует: во время расцвета латинского языка все страны, подвластные Римской империи, повторяю – все вместе, не дали миру столько поэтов, сколько одна Испания. При этом не просто поэтов, а именно выдающихся, которые если и не превосходят, то по крайней мере равняются и могут соперничать с лучшими поэтами Италии. Это: Силий Италик, Лукан, Марциал, Сенека-трагик, Колумела, Латрониано и другие. Нужно заметить, что среди вышеназванных есть один, несравненный в сфере веселого и остроумного, и другой, оспаривающий по общему мнению пальму первенства у самого знаменитого в сфере героического. Первый – Марциал, чье совершенство в пикантности и веселых шутках неоспоримо; второй – Лукан, которого Стаций и Марциал (а их мнение мы высоко ставим) ставят выше Вергилия. Того же мнения придерживается… и эрудированный французский историк… Приоло».

Статуя Августа в образе Юпитера. Эрмитаж

Все же завершим эру Августа… Говорят, что он – правитель, носивший маску. Пусть так. Но автор его биографии Жан-Пьер Неродо справедливо замечает: «И античные, и новейшие историки, определяя характер Августа, привычно говорят о его двуличии и наперегонки стараются ее изобличить. Но разве не является эта черта общей для всех без исключения правителей? Август обладал ею не больше, чем любой другой деятель его уровня, а может быть, и меньше. И предполагать, что власть бывает прозрачной, а властитель – искренним и открытым, значит находится в плену иллюзий, наивность которых доказана всей историей человечества. Впрочем, складывается впечатление, что Август довел искусство маскировки до совершенства». Мы не будем срывать маску с почившего в бозе императора, обвиняя его в политическом лицемерии, ибо лишь хотели показать, сколь одинок любой великий правитель, и уж тем более одинок, одинок трижды (у власти, народа и семьи) тот, кто правит достойно.

Август представляет удачную фигуру для анализа. Во-первых, вспомним, что он был сиротой, ибо его отец умер, когда ему исполнилось четыре года. А тогда существовала теория, что мальчик, растущий без отца, по сути дела остается без воспитания. Мать, вторично выйдя замуж, поручила заботу о сыне бабке Юлии. Да, большой удачей для будущего политика и императора было то, что он попал в дом великого Цезаря, который и сделал его своим наследником. Но стал ли он в результате перехода в чужой дом счастливым ребенком? Какие фурии терзали душу мальчика, которого в детстве и прозвали «Фуриец»? Безусловно, в доме том он прошел великую школу. Живя в политике и в семье политика, нельзя не стать лицемером. К тому же у Октавиана были все задатки прекрасного актера. Ведь он сумел обмануть даже Цицерона. Тот видел в нем мечтательного юношу, казалось бы, преданного идеалам свободы и Республики. За это заблуждение Цицерон и заплатил головой. Когда в Рим вошли триумвиры (Август, Антоний, Лепид), начались преследования и казни. Триумвир Марк Антоний потребовал головы Цицерона. Август легко отдал ему ее в обмен на голову ненавистого дяди Антония. «Нет и не было, на мой взгляд, ничего ужаснее этого обмена! – писал Плутарх. – За смерть они платили смертью!» И продолжает: «Они забыли обо всем человеческом, – или, говоря вернее, показали, что нет зверя свирепее человека, если к страстям его присоединится власть». Может, за те преступления молодых лет он и наказан судьбой – смертью внуков. «Так злая судьба лишила меня моих сыновей Гая и Луция», – скажет он, делая своим преемником Тиберия.

Римский император. Петербург

Август удивительным образом сочетал качества, которые в идеале могли быть присущи трем-четырем совершенно различным людям, вдобавок ко всему еще и несхожим между собой. Его было бы крайне трудно подогнать под некий уже сформировавшийся образ римского императора. Поэтому не стоит и пытаться создавать обобщенный образ Августа. На это указал еще Монтень, подчеркивая, что с Августом такой фокус не вышел бы, ибо «у этого человека было такое явное, неожиданное и постоянное сочетание самых разнообразных поступков в течение всей его жизни, что даже самые смелые судьи вынуждены были признать его лишенным цельности, неодинаковым и неопределенным». Если сравнивать Августа с Катоном Младшим, о котором тот же Монтень сказал, что тут «тронь одну клавишу – и уже знаешь весь инструмент», то чтобы понять характер Августа, пришлось бы перебрать «все клавиши рояля», да и то в ответ может зазвучать отнюдь не та мелодия, которую вроде бы ожидаешь услышать.