Книга Мы из Бреста. Путь на запад - Вячеслав Сизов

4 часа я пробирался к своей цели на двух руках и одной здоровой ноге через снег по колено. Рана в верхней части правого бедра с каждым движением причиняла мне сильную боль. «Вперед, вперед», – говорили мне мои последние резервы воли, но мое изможденное тело больше не могло двигаться. Месяцы, проведенные на кусочке хлеба в день: в несколько последних дней снабжение вообще прекратилось. Добавить сюда и моральный гнет от этого первого ужасного поражения наших войск. Я лежал, полностью погребенный под маленьким сугробом, и вытирал снег с лица рукавом своей рваной шинели. Был ли смысл в этих усилиях? Русские разделались бы с раненым с помощью приклада. Для их заводов и шахт им нужны были только здоровые пленные.

Этим утром начальник штаба армии[149] отговорил меня от мрачных планов. «Просто попробуй добраться до аэродрома, – сказал он, пока подписывал мое разрешение на вылет. – Серьезно раненых все еще вывозят. У тебя всегда много времени, чтобы успеть умереть!» И вот я полз. Возможно, все еще был шанс на спасение из этого гигантского отрезка земли, превращенного человеком и природой в ведьминский котел. Но сколь бесконечен был этот путь для человека, который волочился по нему словно змея? Что это за черная толчея там на горизонте? Неужели это аэродром или лишь мираж, созданный перевозбужденным, лихорадочным сознанием? Я взял себя в руки, протянул еще три или четыре метра и затем остановился, чтобы передохнуть. Только не ложиться! Или со мной случится то же, что с теми, мимо кого я только что прополз. Они тоже хотели всего лишь немного передохнуть во время своего безнадежного марша… Но изнуренность была выше их сил, а жестокий холод сделал так, что они никогда не проснулись. Можно было им почти позавидовать. Они больше не испытывали ни боли, ни беспокойств.

Спустя примерно час я достиг аэродрома. Раненые сидели и стояли близко друг к другу. Задыхаясь, я пробрался к центру поля. Я забросил себя на кучу снега. Метель утихла. Я посмотрел вдоль дороги за взлеткой: она вела назад… Отдельные фигурки с огромным усилием тянули себя к окраинам. Там, в зияющих руинах этого так называемого города, они надеялись найти укрытие от мороза и ветра. Казалось, массы солдат пошли по этой дороге, но сотням это не удалось. Их окоченелые трупы были как столбы на этой навевающей ужас дороге отступления.

Русский мог бы занять эту территорию уже очень давно. Но он был строг и в день проходил лишь обозначенное расстояние. Зачем ему было торопиться? Никто больше не мог его победить. Словно гигантский пастух, он погонял этих побежденных людей со всех сторон в направлении города. Немногие, кто еще, быть может, летал вокруг в самолетах люфтваффе, не в счет. Казалось, русский подарил их нам. Он знал, что все здесь серьезно ранены. Около меня на плащ-палатке лежали двое. У одного была рана в животе, у второго не было обеих рук. Вчера вылетела одна машина, но с тех пор разыгралась снежная буря, и было невозможно приземлиться, рассказал мне человек без рук с отсутствующим взглядом. Приглушенные стоны слышались вокруг. Вновь и вновь санитар пересекал полосу, но в целом он тут ничем не мог помочь.

Вымотанный, я потерял сознание на своей куче снега и впал в беспокойный сон. Вскоре мороз разбудил меня. Стуча зубами, я оглянулся вокруг. Инспектор люфтваффе шел через взлетную полосу. Я крикнул ему и спросил, есть ли шансы улететь. Он ответил, что 3 часа назад им передали по радио: три самолета вылетели, они сбросят припасы, но приземлятся или нет – неясно. Я показал ему свое разрешение на вылет. Покачав головой, он сказал, что оно недействительно, нужна подпись начальника санитарной службы армии[150]. «Иди и поговори с ним, – закончил он, – тут всего 500 метров, вон там в овраге…»

Всего 500 метров! И вновь – великое усилие. Каждое движение отдавалось болью. Одна мысль об этом ослабила меня, и я скатился в полусонное состояние. Внезапно я увидел свой дом, свою жену и дочь, а за ними лица павших товарищей. Затем ко мне подбежал русский, поднял винтовку и ударил. Охваченный болью, я проснулся. «Русским» был санитар, который пнул меня в раненую ногу. Их было трое, с носилками. У них, видимо, было задание убрать трупы со взлетной полосы. Он хотел проверить, жив ли я. Это неудивительно, т. к. мое сжавшееся, бескровное лицо скорее выглядело как у трупа, чем у живого человека. Краткий сон придал мне немного сил. Я попросил санитаров описать мне путь к медицинскому блиндажу с намерением добраться до него. Я протащил себя вперед на последнем издыхании. Казалось, прошла вечность, прежде чем я сидел перед начальником санитарной службы. Я описал ему происшествие и получил его подпись. «Этот баран мог бы и не отправлять тебя сюда, – сказал он, пока подписывал, – подписи штаба армии достаточно». Затем он послал меня в соседний блиндаж.

Врач хотел сменить мою повязку, но я отказался. Чувство острого беспокойства звало меня покинуть теплый блиндаж. После энергичного выползания из оврага я вернулся на аэродром. Поискал глазами инспектора, увидел его недалеко от моего сугроба. Теперь мои бумаги были в порядке, сказал он. Я решил быть умнее и не стал называть его бараном: может, это мне и спасло жизнь.

Во время нашей беседы над полем раздался шум моторов нескольких самолетов, летевших по направлению к нам. Это были русские или наши спасители? Все взгляды устремились в небеса. Нам были видны лишь смутные движения в светлом покрове небес. Снизу зажгли сигнальные огни. И затем они спустились, словно гигантские хищные птицы. Это были немецкие «He-111-е», снижавшиеся большими кругами. Сбросят ли они лишь контейнеры с провизией, приземлятся ли, чтобы забрать нескольких из этих несчастных, подстреленных людей? Кровь бурно неслась по артериям, и, несмотря на холод, было жарко. Я расстегнул воротник моей шинели, чтобы удобнее было смотреть. Все усилия и страдания последних дней, недель и месяцев были забыты. Вон там было спасение, последний шанс попасть домой! Внутри себя каждый думал о том же самом. Значит, нас не списали и не забыли, они хотели нам помочь. Как огорчительно было чувство, что тебя забыли!

В секунду все изменилось. Вначале все вздохнули с облегчением. Затем на большом аэрополе начался внезапный переполох, как в разрушенном муравейнике. Кто мог бежать – бежал; куда – никто не знал. Им хотелось быть там, где приземлится самолет. Я тоже попытался встать, но после первой попытки упал, охваченный болью. Вот я и остался на своем снежном холме и наблюдал за этим бессмысленным неистовством.

Две машины коснулись земли и покатились, загруженные до предела и пружинистые, чтобы остановиться в 100 метрах от нас. Третья продолжала кружить. Словно разлившаяся река, все устремились к двум приземлившимся машинам и облепили их темной, волнующейся толпой. Коробки и ящики выгружали из фюзеляжа самолета. Все делалось с предельной скоростью: в любую минуту русские могли занять эту последнюю взлетную полосу немцев. Никто не мог им помешать.

Внезапно стало тихо. У ближайшего самолета появился медик в чине офицера и прокричал невероятно четким голосом: «Мы берем на борт только сидячих тяжелораненых и лишь по одному офицеру и семь солдат в каждый самолет!»