Книга Внеклассная работа - Борис Батыршин

Тьфу, что за пакость лезет в голову!

Светка тряхнула головой, отгоняя не вовремя проснувшуюся подозрительность.

– Киу Мийфен сказала, что достопочтенный господин Лисогласится выслушать нашу историю и, может быть, не откажется помочь, – решительно заявила она. – У нас очень мало времени, так что проводите нас к нему.

«Отведите нас к вашему вождю…» После короткой паузы добавила:

– Пожалуйста…

Кухарка долго объясняла, как вести себя со старым китайцем и его домашними, если гостьи, конечно, не хотят, чтобы им вежливо улыбнулись и захлопнули перед носом дверь. И, разумеется, наставления напрочь вылетели у обеих из головы.

Привратница – или кем ещё тут состоит эта бабка? – невозмутимо поклонилась и отошла, давая дорогу гостьям.

Идти? Или заорать во весь голос, кинуться вниз, по горбатой немощёной улочке, ведущей к порту?

Светка глубоко вдохнула и вслед за подругой пошла по выложенной терракотовыми плитками дорожке – вглубь садика, где под сливовыми деревьями, в крошечном кукольно-изящном домике обитал господин Ляо.

VIII

Утро началось неожиданно бодро; его не смог испортить даже завтрак. Если вы думаете, будто бы рисовая размазня без соли – это изобретение советских больниц, то зря. И попробуйте-ка то же самое, но на воде вместо молока!

Голова почти не болела. Тошнота тоже куда-то делась – я выяснил это, после того как, героически отказавшись от утки, направился в гальюн. Ничего, дошёл – и не пришлось хвататься за спинки чужих коек. Вестибулярка наконец-то пришла в норму.

Мило улыбнувшись добровольной сестре, бдившей у трапа, я выбрался на верхнюю палубу. Над рейдом висел тяжёлый артиллерийский грохот. Я с удивлением осознал, что почти перестал его замечать – непрерывная стрельба сделалась частью звукового фона, и, прекратись она на минуту, это стало бы таким же раздражителем, как и внезапный близкий взрыв.

Здесь, на верхней палубе, канонада звучала куда сильнее. На фоне Золотой горы, примерно в километре от «Монголии», рисовались громоздкие силуэты «Севастополя» и «Победы»; чуть дальше виднелся пострадавший вчера «Пересвет». Стволы главного калибра обращены в сторону Нового города; из орудий раз за разом вымётываются языки пламени. Эскадра перекидным огнём нащупывала позиции осадных мортир. Те отвечали – вокруг кораблей то и дело вставали высокие грязно-пенные столбы, расходясь по воде бурлящими кругами. На моих глазах угодило в госпитальный транспорт «Ангара», стоявший ближе к нам. Бомба попала в полубак; оттуда поднялся столб пыли, полетели обломки, но японский снаряд, по счастью, не взорвался. Позже я узнал, что он даже не причинил особых повреждений: многопудовая чугунная чушка пронзила палубу, снесла форпик с боцманским имуществом и зарылась в груду угля. Так и лежит там до сих пор, и ангарские гадают, как избавиться от опасного подарка.

На самой «Монголии» к обстрелу относятся философски: если ничего не можешь сделать, то и напрягаться не стоит. Добровольные сёстры, врачи, вздрагивают, когда очередная бомба ложится в опасной близости от парохода; матросы матерно комментируют очередной «гостинчик» генерала Ноги.

На верхней палубе полно выздоравливающих ходячих раненых; курят, сплёвывают за борт. И, конечно, разговоры; главная тема – еда, провиант вообще.

– Запасов в крепости всё меньше – в лавочках уже принялись распродавать лежалые консервы.

– На позиции три скоромных дня в неделю – дают по трети банки тушёнки на брата, а в остальное время – постный борщ, сдобренный постным же маслом.

– Надоела китайская жратва, рис взамен гречневой каши. А русскому человеку без гречи скушно. Хорошо, если заправят маслом и луком, а так – лопай пустое, как китаец…

– Господам офицерам тоже несладко – разве на позициях у Ляотешаня можно прикупить порой перепелов у местных китайцев, но это уже деликатес. А так приходится питаться из солдатского котла; в городе столоваться получше…

Перепела у них, понятно? Консервы у них лежалые, вот беда… Рис вместо гречки! Чтоб я ещё хоть раз поверил историческим романистам…

Катер, не обращая внимания на обстрел, бодро проковылял через бухту, волоча на буксире одну из санитарных шаланд – начался приём раненых с берега. Из беседы санитара с матросом, караулившим сходни, я узнал, что «япошка совсем озверел – так и содит, так и содит по городу! Сегодни с утречка попало в здание Сводного госпиталя – убило и покалечило аж двадцать семь человек – и больничной прислуги, и раненых на излечении. И здесь достали проклятые самураи!»

Я мысленно ахнул: а Галина? В нашей реальности она пережила осаду, но ведь здесь всё могло поменяться. Потом успокоился, вспомнив название её госпиталя – «Седьмой солдатский».

На «Монголию» с баркаса подали раненого японца. Вокруг загомонили; санитары, решительно расталкивая зрителей, поволокли носилки вниз, по дороге объясняя (естественно, по японской матери), что раненый этот – волонтёр, доктор, подобранный нашими стрелками на гласисе одного из фортов после атаки японцев. Раненый этот будто бы поведал, что микадо стал посылать в армию.

Ноги тех своих подданных, которые рискнули выразить неудовольствие войной. Это что же значит – штрафбат по-японски? Интересненько… а я-то думал, они все сплошь фанатики…

И, конечно – наши перебежчики. Дезертиры – то есть те, кто бежит к японцам. Нет, я знал, что антисемитизм в благословенном Отечестве цветёт и пахнет, но чтоб настолько! Все сплошь уверены, что к неприятелю бегут исключительно солдаты-евреи; вот и недавно якобы дезертировал сапёр Лазарев, из евреев-кантонистов. Мрак и туман, в общем. Средневековье.

Что ещё? Куропаткин, говорят, окружил японскую армию у Ляояна и намеревается дать сражение. Ага, как же, дождётесь вы! В Артур прибыли три шаланды со снарядами, а вот беглого мясоторговца Исаева японцы, наоборот, будто бы сцапали вместе с семьёй, продержали неделю в плену, но затем отпустили. По общему мнению – откупился, япошки тоже деньгу любят.

Китайцы поголовно бегут из города; на улицах зловонные груды отбросов, их никто не убирает, и по китайским кварталам скоро невозможно станет ходить.

Последнее известие не относилось к категории слухов – молодой веснушчатый стрелок, раненный в ногу, громко читал опубликованное в газете очередное распоряжение генерала Стесселя:

«Тифъ увеличился, причина извгъстная и постоянная – вода, а я прибавлю: и свинство, грязь, загаживаніе мгьстности, отправленіе естественныхъ надобностей повсеместно; какая-то особая халатность ко всему; посмотрите, что дгьлается возлгь колодцев, вгъдь стоить зеленая грязь. Особенную клоаку представляють: оврагъ, ведущій отъ завода Ноюкса, казармы 10-го полка, гдгъ теперь моряки, – здесь у самых воротъ всё выбрасываютъ. Где наша славная санитарная комиссия, которая в мирное время исписала цгьлыя тома бумаги, а сама теперь ни за чгьмъ не смотришь? Гдгъ городской голова, первый отвгьтчикъ за санитарное состояніе города, гдгъ полиція? Не дгълая ничего, кромгъ, разумгъется, маранія бумаги, содержите продолжаютъ получать полностью. Приказываю строго и въ послтдній разъ городской администраціи немедля есть привести въ порядокъ, иначе предамъ военному суду за неисполненіе своихъ обязанностей. Городскому голови, подполковнику Вершинину ежедневно подробно осматривать городъ, считая это главнъжъ, а не писаніе бумагъ…»