Книга Исключительные - Мег Вулицер

– Нет, мисс. Через анальный проход.

Это был суппозиторий.

Большую часть своего первого вечера в Исландии Жюль проспала. Когда же она наконец смогла продрать глаза, ее мучали сильная головная боль, голод и жажда.

– Ау, – позвала она, проверяя голос. – Эш?

Гостиничная комната была пуста, как и соседняя, в которой остановились родители Эш, а сама Жюль не имела понятия даже о том, какое сейчас время суток. Она отдернула оконную занавеску и увидела, что на улице еще светло. Она зашла в ванную и увидела записку, прикрепленную к раковине на видном месте. Написанная на гостиничном листе бумаги округлым девчачьим почерком Эш, она гласила:

«Жюль!!!

Надеюсь, тебе уже лучше, бедняжка. Мы в кафе «Норск», оно СОВСЕМ рядом. Спроси консьержа, как туда добраться. Приходи, как только сможешь, СЕРЬЕЗНО.

Люблю тебя,

Эш».

Жюль встала перед раковиной с куском зеленого мыла, от которого пахло вулканом, и умылась, а затем разыскала зубную щетку и пасту в своей красной самсонитовой сумке, которую перед отъездом подарила ей мать. Почистив зубы, она предприняла безнадежную попытку причесаться и спустилась вниз. Холл был огромный, царственно сверкал роскошной обстановкой, золотыми полами, где-то неподалеку играла классическая музыка. Здесь было куда темнее, чем на улице в вечернее время. Жюль спросила у консьержа дорогу – как же странно, что все здесь понимают английский – и вышла в Рейкьявик через вращающуюся дверь. Она ощущала себя совсем чужой здесь – здесь, где она едва не съела суппозиторий. По пути к кафе, расположенному в двух кварталах от гостиницы, она вдруг ощутила, что идет навстречу чему-то необычному. Но, быть может, думала она позже, в жизни есть не только моменты странности, но и моменты истины, которая совсем не ощущается как истина. Жюль шла по улице с развевающимися кудрями и маленькой капелькой рвоты на воротнике блузки от Хака-Бу, которую она не заметила. На ногах бирюзовые клоги, которые взяла с собой. «Наконец-то будем ходить в клогах там, где их полагается носить», – сказала она как-то Эш перед поездкой. Клоги громко клацали по мостовой, заставляя ее чувствовать себя неловкой и одинокой, но целеустремленной. Многие люди вокруг нее тоже были в клогах, но никто не шагал так громко, как она.

Жюль прошла мимо заметно выпивших мужчин, мимо стайки пеших туристов – из последней волны хиппи, приехавших в Исландию по дешевке. Какой-то парень окликнул ее на непонятном языке – то ли греческом, то ли русском, – но Жюль продолжала идти. Из-за лопнувших сосудов в глазах она наверняка выглядела, как зомби на вылазке. Вскоре она нашла нужную улицу рядом с кафе – «Париж», «Мокки», «Анита», – все забиты под завязку, и отовсюду доносится сильный запах табака. Когда она нашла кафе «Норск» и заглянула в окно, то первое лицо, которое она узнала, принадлежало не Вулфам. Она настолько не ожидала увидеть его, что ей невольно вспомнился луч тяжелого, промышленного фонаря, которым ткачиха и спасательница Гудрун Сигурдсдоттир посветила в вигвам летом 1974-го. Гудрун сидела и улыбалась, а позади нее, в глубине переполненного ресторана, семейство Вулфов махало Жюль, и на их лицах была одна и та же странная широкая улыбка. Эш смотрела прямо на Жюль мокрыми от счастья глазами. Рядом с ней за столом, видимый с такого угла лишь наполовину, с лицом, часть которого скрывала деревянная стойка, сидел Гудмен. Он поднял свой стакан пива, и все семейство замахало Жюль, приглашая внутрь.

* * *

– Когда я услышала его голос по телефону, то просто застыла на месте, – рассказывала Бетси Вулф. – «Мама». Я его тут же узнала. Мать всегда узнает.

– Мама, – повторил для усиления эффекта Гудмен, и Бетси Вулф словно снова пронзило – она поставила свой бокал с вином, взяла руки сына в свои и поцеловала их. Все за столом выглядели взволнованными, даже Гудрун. Джули тоже почувствовала, как проходит шок и накатывают эмоции.

– Мы хотели рассказать тебе все, как только доберемся до отеля, – сказала Эш. – Гудмен сегодня работал и не мог встретиться с нами до вечера. Мы собирались поговорить с тобой, объяснить все и прийти сюда все вместе. Но тебе стало плохо, и было бы странно огорошивать тебя, пока тебя тошнит. Ты бы подумала, что у тебя глюки.

– Я и сейчас так думаю.

– Я настоящий, – сказал Гудмен.

Как только она села за стол, Гудмен коснулся ее своей длинной и теперь уже сильной рукой. Он никогда раньше даже не держал Жюль за руку, никогда не касался ее с нежностью, и этот жест ее удивил.

– Все хорошо, Хэндлер, – успокоил ее он и спросил доброжелательным, но немного шокированным тоном: – А что у тебя с глазами?

– Сосуд лопнул, пока меня тошнило, – ответила она. – Выглядит хуже, чем есть на самом деле.

– Ага, ты выглядишь как та девчонка из «Экзорциста», – сказал он ей. – Но в хорошем смысле.

Как раз такие шутки он отпускал в вигваме. Но он уже вырос из вигвама и устроился где-то вне досягаемости. Он сильно изменился и выглядел теперь как растрепанный европейский студент, стипендиат какого-нибудь университета. Но на деле, с его слов, он сейчас не учился, потому что для этого нужны документы. Он все еще хотел стать архитектором, но понимал, что не получит лицензию ни здесь, ни где-либо еще. Первое время он работал на стройке с Фалькором, мужем Гудрун, из-за чего он и не мог увидеться с семьей до самого вечера. Вдвоем они разбирали дома, а в конце рабочего дня ходили в сауну, а если было тепло, прыгали в холодное озеро.

Гудмен, как поняла Жюль из обрывочных объяснений присутствовавших за столом, в день своего побега сначала сел на автобус дальнего следования из Портового управления до Белкнапа, штат Массачусетс. Он постучался в дверь большого серого дома напротив лагеря, где жили Мэнни и Эди Вундерлихи, но никто ему не ответил. В дни, предшествовавшие его внезапному побегу, внутри него рос панический страх, что присяжные ему не поверят, что он проиграет дело и будет сидеть в тюрьме до тех пор, пока не станет взрослым мужиком. Так что после побега единственным местом, куда ему хватило ума прийти, был «Лесной дух». Гудмен нарезал круги вокруг лагеря, который стоял пустым и безмолвным. Будучи покинут, он выглядел меланхолично. Возле столовой он увидел повариху Иду Штейнберг, выливающую на улицу помои, подошел к ней и поздоровался. Она не знала, что его арестовали, но когда он сказал, что хочет сбежать, она поняла – он хочет сбежать так, чтобы его не нашли.

Повариха впустила Гудмена на кухню, усадила за стол и налила миску чечевичного супа. Пока он ел, она объяснила ему, что он не сможет остаться в «Лесном духе». На следующее утро на обучение приедут новые вожатые, а Вундерлихи уехали в Питтсфилд за продуктами. Гудмен инстинктивно попросил Иду не рассказывать им, что он приходил. Он знал об их любви к его родителям, но также они любили и Киплинджеров.

– Найди кого-нибудь, кто возьмет тебя к себе, – предложила ему Ида Штейнберг. – Подальше отсюда.

Гудмен сразу же подумал о Гудрун Сигурдсдоттир, которая однажды заявилась в их вигвам, улеглась на кровать, закурила и принялась жаловаться на жизненные невзгоды. Гудмен спросил у Иды, может ли она дать ему телефон или адрес Гудрун, словно в «Лесном духе» располагалась подпольная сеть сопротивления. Повариха послушно выудила их из картотеки администрации. Гудмен каким-то чудом добрался до Исландии, разыскал Гудрун и попросил у нее помощи. Это было сумасбродство – что если он проделает весь этот путь, а она возьмет да и откажет? Что тогда? Но сам Гудмен считал это здравой мыслью. Он сел на автобус до Бостона и расспросил людей насчет фальшивого паспорта. Спустя три дня он снял однушку и купил за наличку дорогущий, но действующий паспорт, хотя пока его самолет не взлетел от терминала Е в Логане, он так и трясся на сидении 14D, уткнувшись лицом в купленный от отчаяния в книжном аэропорта популярный романчик, к которому он, поклонник Гюнтера Грасса, при других обстоятельствах в жизни бы не притронулся: «Поющие в терновнике».