Книга Николай и Александра - Роберт К. Масси

Императрица, как и следовало ожидать, устала от всех церемоний, в которых ей пришлось участвовать. С небывалым облегчением вместе со всей семьей в середине сентября села она в царский поезд, который повез их на запад, в Польшу, где в Беловеже и Спале царская семья имела охотничьи дворцы. По дороге была лишь одна остановка, в Смоленске. Там состоялась встреча с местным дворянством. В этот день, сообщил 10 сентября матери государь, «Алексей незаметно выпил бокал шампанского и сделался после этого веселым и стал разговаривать с дамами, к нашему удивлению. Когда мы вернулись в поезд, он всё повторял свои разговоры в собрании, а также что у него бурлит в животе».

Охотничий дом в Беловежской пуще, что на востоке Польши, был окружен дремучими лесами площадью в 30 000 акров, где водились лоси и олени. Здесь было единственное место в Европе, где еще встречались зубры. Царскую семью ожидал приятный отдых. Император сообщал матери: «Погода здесь неважная: теплая, но с частыми дождями. По утрам я езжу с дочерьми верхом по отличным лесным дорогам». Алексей Николаевич, которому не разрешалось участвовать в верховых прогулках, катался на лодке по озеру. Однажды, неудачно прыгнув в лодку, он оступился и ударился об уключину внутренней частью бедра. Доктор Боткин осмотрел место ушиба и обнаружил небольшую припухлость чуть пониже паха. Ушиб оказался болезненным, и доктор уложил мальчика на несколько дней в постель. Неделю спустя боль утихла, опухоль спала, и лейб-медик решил, что опасность миновала.

Проведя две недели в Беловежской пуще, царская семья перебралась в Спалу, в прошлом место охоты польских королей. «После часа езды по песчаным дорогам, – вспоминает Вырубова, – мы приехали к месту назначения… Деревянный дворец в Спале был мрачный и скучный. Внизу в столовой постоянно горело электричество. Дворец был окружен густым лесом, через который протекала быстрая речка Пилица… Дорогу Их Величества называли дорогой к грибу, так как в конце пути стояла скамейка с навесом вроде гриба. Государь со свитой или один охотился на оленей. Уезжали они рано утром… возвращаясь только к обеду… После обеда, при свете факелов, государь со свитой выходил на площадку перед дворцом, где были разложены убитые олени».

Именно в тот самый период, когда Алексей Николаевич стал поправляться после травмы, полученной при ударе об уключину, императрица обратилась к П. Жильяру с просьбой начать с наследником занятия французским языком. Это была первая встреча швейцарца с цесаревичем. Тогда Жильяр еще не знал характера заболевания ребенка. Однако занятия пришлось прервать. «С самого начала мальчик мне показался больным, – вспоминал Жильяр. – Вскоре ему пришлось лечь в постель… Я был поражен бледностью его лица и тем, что его несли на руках, словно он не мог идти самостоятельно».

Как всякая мать, беспокоясь о здоровье сына, запертого в четырех стенах мрачного дома, не видя солнца, без воздуха, государыня решила взять его с собой покататься. «Я тоже была с ними, – вспоминала А. Вырубова. – Во время прогулки Алексей Николаевич все время жаловался на внутреннюю боль, каждый толчок его мучил, лицо вытягивалось и бледнело. Государыня, напуганная, велела повернуть домой. Когда мы подъехали к дворцу, его уже вынесли почти без чувств».

Осмотрев мальчика, доктор Боткин обнаружил сильное внутреннее кровоизлияние (гематому) в верхней части ляжки и в паху. В тот же день из Спалы посыпался град телеграмм. Из Петербурга один за другим стали приезжать врачи. Следом за профессором Федоровым и доктором Деревенко прибыли педиатр Острогорский и хирург Раухфус. С их появлением в Спале стало больше встревоженных лиц и озабоченных разговоров шепотом. Однако никто из светил науки не мог помочь страдающему ребенку. Остановить внутреннее кровотечение не удавалось, а болеутоляющие средства применять было нельзя. Из поврежденных кровеносных сосудов кровь продолжала поступать внутрь тканей, образуя огромную гематому, которая захватила бедро, пах и нижнюю часть живота. Нога была подвязана к груди, с тем чтобы увеличился объем внутреннего резервуара. Но кровоизлияние продолжалось. То было началом кошмара.

«Дни от 6-го до 10-го окт. были самые тяжелые, – писал император матери 20 октября 1912 года из Спалы. – Несчастный маленький страдал ужасно, боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые два часа. От высокой темп[ературы] он бредил и днем, и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил: „Господи, помилуй“».

«День и ночь он [Алексей Николаевич] кричал от боли; окружающим было тяжело слышать его постоянные стоны, так что иногда, проходя его комнату, мы затыкали уши», – вспоминала впоследствии А. А. Вырубова. Одиннадцать суток государыня «не раздевалась, не ложилась и почти не отдыхала, часами просиживала у кровати своего маленького больного сына, который лежал на бочку с поднятой ножкой… Крошечное восковое лицо с заостренным носиком было похоже на [лицо] покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и грустный». Страдая от невыносимой боли, ребенок говорил: «Мамочка, помоги. Помоги, пожалуйста». Государыня держала мальчика за руку, гладила ему лоб. Обливаясь слезами, она беззвучно молила Бога об избавлении сына от страданий. За эти одиннадцать дней в золотистых ее волосах появились седые пряди.

И все же мать оказалась более стойкой, чем отец цесаревича. «Я с трудом оставался в комнате, – признавался император матери. – Но должен был сменять Аликс при нем, потому что она, понятно, уставала, проводя целые дни у его кровати. Она лучше меня выдерживала это испытание, пока Алексею было плохо, – сообщал государь. – Но зато теперь, когда, слава Богу, опасность миновала, она чувствует последствие пережитого, и на бедном сердце ее это сказалось».

Вырубова писала, что однажды, войдя в комнату больного сына и услышав его отчаянные стоны, «государь выбежал из комнаты и, запершись у себя в кабинете, расплакался».

Родители были уверены, что ребенок умирает. Мальчик думал так же и надеялся, что именно это и произойдет. «Когда я умру, мне больше не будет больно, мамочка?» – спросил ребенок. В следующую минуту, когда он почувствовал облегчение, «Алексей Николаевич сказал своим родителям: „Когда я умру, поставьте мне в парке маленький памятник“».

И тем не менее, как ни казалось это странным Жильяру, на первый взгляд все во дворце шло своим чередом. По-прежнему польские шляхтичи ездили с царем на охоту. Вечером к гостям мужа выходила императрица, ненадолго оставив больного сына, – бледная, но внешне спокойная. Оба супруга старались скрыть от посторонних не только страдания сына, но и собственные муки.

Видя, что происходит, Жильяр едва верил своим глазам. Однажды вечером после обеда его ученицы Мария и Анастасия Николаевны в присутствии родителей, свиты и нескольких гостей должны были сыграть две сцены из пьесы «Мещанин во дворянстве». В качестве суфлера швейцарец стоял на краю импровизированной сцены за ширмами, которые служили кулисами. Оттуда он мог наблюдать за зрителями и подсказывать актрисам.

«Я увидел императрицу, которая сидела в переднем ряду и с улыбкой беседовала с соседями, – писал учитель. – По окончании представления я вышел черным ходом и оказался в коридоре перед комнатой Алексея Николаевича, стоны которого отчетливо доносились до меня. Вдруг я заметил впереди себя императрицу, которая торопливо шла, придерживая обеими руками длинное платье… Я прижался к стене, и она прошла мимо, не заметив меня. Лицо у нее было грустное, расстроенное. Я отправился в залу. Все там были оживленные, веселые; ливрейные лакеи разносили подносы с прохладительными напитками… Спустя несколько минут вошла императрица; выражение лица ее снова изменилось, она улыбалась тем, кто суетился впереди нее. Но я заметил, что государь, занятый разговором, встал таким образом, чтобы можно было наблюдать за дверью, и когда мимо него прошла императрица, он поймал ее полный отчаяния взгляд, предназначенный ему одному… Я остался под глубоким впечатлением сцены, которая позволила мне осознать драматизм этой двойной жизни».