Книга Записки беспогонника - Сергей Голицын

И через полчаса, угрюмые, не выспавшиеся, ежась от холода, мы тряслись в кузове автомашины, мчавшей нас сквозь мрак по снежной степи назад в Плодовитое.

Наверное, только весной какой-нибудь счастливец нашел оставшиеся 28 банок.

С трудом достучавшись до наших прежних хозяев в Плодовитом, мы кое-как разлеглись на полу, а весь следующий день снова тряслись на машине, развозившей группы рекогносцировщиков по улусам Калмыцкой Республики.

Мне надоело называть степи бескрайними и белыми, но, к сожалению, иных эпитетов придумать не могу. Изредка только чернела брошенная разломанная румынская фура, или сгоревшая немецкая автомашина, или труп лошади с раскинутыми ногами.

Уже поздно вечером, дав большой круг, нас наконец ссадили в большом хохлацком селе Уманцеве Сарпинского района Калмыцкой АССР. Было это 27 января.

Кроме Терехова, Гофунга и меня, в Уманцеве слезли четверо рекогносцировщиков: капитаны Дзюба и Сергиевский, старшие лейтенанты Соколовский и Липский.

Терехов, Гофунг и я поселились вместе, каждый рекогносцировщик — отдельно по всему селу, вытянувшемуся в одну линию на 5 километров.

Терехов и Гофунг обязаны были снабжать рекогносцировщиков продуктами, а через сельсовет — рабсилой, подводами и кольями. Последнее выросло в целую проблему, так как до ближайших кустов насчитывалось 12 километров.

Я лично обязан был снабжать каждого рекогносцировщика топографической основой, то есть должен был наскоро, глазомерным порядком с компасом и бригадирским ковыльком заснять в масштабе 1:10 000 территории будущих БРО, после чего помогать обрабатывать материалы.

Мне очень хотелось рекогносцировать самостоятельно. И, очевидно, помня уроки капитана Финогенова, я смог бы это выполнить. Но существовал строгий приказ, что рекогносцировать имеет право только командир со специальным образованием.

Сперва я попал к старшему лейтенанту Соколовскому, но тот был до того заносчив и надменен, так гордился своими тремя кубиками, что я скоро от него сбежал, хотя чувствовал, что именно он мог бы меня многому научить.

Капитан Дзюба был ленивый хохол, иногда грубый, иногда добродушный. Ему не хотелось шагать по снегу, и он зачастую посылал меня поставить кол на каком-нибудь пригорке, его мало интересовало — каков будет обстрел с той огневой точки.

Старший лейтенант Липский — ничтожного роста еврейчик — был абсолютным ничтожеством, тупым и самолюбивым; когда же он усматривал выгоды, то становился ласковым и заискивающим. Впоследствии, не без моего участия, вся его рекогносцировка была с треском забракована и ее переделывали другие.

В последнюю очередь я попал к капитану Сергиевскому. Меня сперва испугала его грубость. Характер у него был прескверный, и его многие недолюбливали. Но за внешней грубой оболочкой скрывалось сердце художника. Раньше он был архитектором, и, наверное, талантливым. Он категорически отказывался учить меня тонкостям рекогносцировки, но зато мы много с ним говорили о литературе, об искусстве и на другие, столь же далекие от действительности темы.

Был он ужасный тугодум и рекогносцировал медленно, но усердно, переделывая по нескольку раз. БРО ему досталось самое дальнее, но он не ленился ходить за 6 километров переставлять на 20 метров какую-нибудь огневую точку.

Иногда к нам приезжали капитан Баландин и даже сам Разин, они торопили нас, бранили, хотя всем было ясно, что вообще исчез всякий смысл продолжать рекогносцировать. Ведь 2-го февраля освобожден Сталинград.

Но приказ о необыкновенной срочности и важности рубежа был дан еще до его освобождения, и, очевидно, в суматохе и торжестве победы приказ просто забыли отменить, и потому все дни я бегал до изнеможения и сидел все вечера до одурения.

А между тем бараньи туши и мука, привезенные нами из Саратова, вскоре должны были кончиться. И тут мы узнали, что не спущены на нас какие-то наряды, и мы поэтому вообще не будем получать продукты. Винили во всем начальника отдела снабжения УВПС-100 капитана Власова, забывшего куда-то послать заявку.

Кстати, много спустя, когда составляли список на получение медали «За оборону Сталинграда», фамилия Власова фигурировала на одном из первых мест, хотя дальше Саратова он никуда не ездил. Как нам объяснили, он получил медаль за «энергичное содействие» нашим рекогносцировкам. Рекогносцировщики эти медали тоже получили, а топографы нет.

Итак, положение с жирами и хлебом у нас становилось катастрофическим. Куда бы Разин ни ездил, к кому бы ни обращался, нигде не мог добиться толку. Наконец наступил день, когда рекогносцировщики пришли за продуктами, а Терехов им прямо сказал, что ничего, кроме перловки, дать им не может.

Сам Терехов, Гофунг и я чувствовали себя пока сносно благодаря щедрости Зеге, давшего нам месячный паек, да еще с добавками, и благодаря немецким консервам, которые мы съедали по одной — по две банки в день и о существовании которых мы тщательно от всех скрывали.

Неожиданно выручила нас, во-первых, энергия Разина и, во-вторых, нечто совершенно неожиданное.

Однажды вечером нас разбудил страшный стук в дверь. Фары автомашины ярко освещали комнату. Я открыл дверь.

Вошел Разин и громко крикнул:

— Скорее разгружайте! Разрешено взять 30 килограммов.

Мы подбежали к автомашине. При свете луны я увидел, что вся она до верха бортов была загружена прямо навалом, как дрова, свежей рыбой.

— Скорее, скорее! Я должен доставить другим! — торопил нас Разин.

— Товарищ капитан, прошу не беспокоиться, весы у нас в сенях, мы возьмем ровно 30 килограммов. — Гофунг говорил таким благородным и честным голосом, каким очень хорошо умеют говорить только благородные и безупречно честные евреи.

Я выбирал рыбины побольше и по нескольку штук таскал их в большую кошелку, стоявшую на десятеричных весах.

Таскали только Гофунг и я, а Терехов повел Разина и шофера в хату.

— Голицын, чего вы зеваете? — трагическим шепотом простонал Гофунг.

Я увидел, как он перекинул здоровенную рыбину через забор, сразу понял его маневр и стал носить три рыбины на весы, а три другие мимоходом кидал через забор в сугроб.

Наконец Гофунг воскликнул:

— Товарищ капитан, смотрите на весы — 33 кило 200 грамм, но учтите, я предварительно свешал кошелку.

— Ладно, ладно, — сказал Разин, не глядя прошел мимо кошелки и сел в кабину.

Он уехал, а Гофунг и я при свете фонарика стали поспешно искать в снегу рыбу, но складывали мы ее в иное место, так как официальных 30 килограммов должны были «по-честному» разделить с рекогносцировщиками.

Утром мы с наслаждением уплетали зажаренных на немецких консервах жирных линей, а иных пород рыбы не было.

Терехов рассказал нам, как добыча досталась Разину.

Незадолго до начала войны близ улуса Аршань-Зельмень для орошения степи была выстроена на маленьком ручейке плотина. Образовалось водохранилище. Когда сюда явились немцы, в густых тростниках у Сарпинских озер скрывались партизаны. Тогда немцы взорвали плотину, чтобы спущенной водой затопить тростники.