Книга Прокурор для Лютого - Федор Бутырский

— А зачем ему Коттон понадобился?

— Не знаю… Сухой ведь как базарит: он сказал — я сделал.

— Поня-я-ятно…

Вряд ли можно было выудить из Митрофанова еще что-то ценное — но и полученной информации хватало с лихвой. Нечаев не сомневался, что Заводной не соврал — теперь порученец Сухого наверняка понял, в чьи руки он попал, и врать не имело смысла.

— Последнее, — Лютый потряс перед лицом похищенного пакетиком со странным розоватым порошком. — Это и есть тот наркотик?

— Сухой просил, чтобы я Штуке передал, — теперь Заводной был в шоке; с одной стороны — эти страшные инъекции, с другой — неминуемая месть босса за предательство.

— Сиди тут, — рассовав вещи пленного по карманам, Максим кивнул на пакет. — Тут тебе пайка на несколько дней. Цени заботу. Я скоро приеду, а ты сиди тихо и не рыпайся. И никаких резких движений — я тебе не Сухой, я много, много хуже…

Пленник вполне уже мог оценить справедливость последнего утверждения…

Салатная «Волга» с таксисткими шашечками, миновав ряды коммерческих киосков, плавно свернула во дворик пятиэтажки в районе Курского вокзала. Из автомобиля вышел мужчина в кожаной куртке и, закрыв такси, осмотрелся по сторонам — ничего подозрительного не было. Закурив, он неторопливо двинулся в сторону поблескивающей лаком и хромом черной БМВ — то ли бандитского, то ли «конторского» вида.

Спустя несколько минут хищная тачка медленно вырулила на переполненное машинами Садовое кольцо — водитель на всякий случай посмотрел в зеркальце заднего вида, но на этот раз черной тридцать первой «Волги» не было…

Глава восемнадцатая

Невысокий жилистый старик с татуированными пальцами, сидя у старенького лампового телевизора, невидяще смотрел на телевизионную дикторшу.

— А теперь предлагаем вам трансляцию с последней пресс-конференции министра внутренних дел, — с чувством произнесла та.

— Нигде от этих ментов поганых покоя нет, — недовольно проскрипел татуированный старик и, тяжело поднявшись с продавленного дивана, переключил на другую программу — там шел старый советский детектив «Следствие ведут знатоки»; капитан Знаменский допрашивал какого-то пацана, наверняка хорошего. Переключил на третью — и вновь невезение: передача «Человек и закон». Подполковник московского РУОПа — лоснящийся, словно салом смазанный, — смачно, с леденящими душу подробностями повествовал зрителям об очередной героической операции, ликвидации преступной группировки в российской столице.

— Тьфу на вас! — чертыхнулся старик. — Что за напасть! Мусорское государство, куда не плюнь — всюду эти псины…

Подойдя к телевизору, он с чувством ткнул в кнопку — изображение, собравшись в одну точку, исчезло с выпуклого экрана.

Конечно, можно было развлечь себя видеомагнитофоном, — как ни странно, он подключался к этому доисторическому телевизору, но по двадцатому разу смотреть один и тот же фильм — удовольствие не из приятных. А даже самого плохенького видеопроката в этой местности, находившейся за шестьдесят километров от ближайшего поселка городского типа, естественно, не наблюдалось…

Алексей Николаевич Найденко — а это был именно он, — поднялся и, подавляя в себе естественное раздражение отмотавшего «десятилеточку» человека, подошел к окну, нервно отдернул жиденькую кисейную занавеску — в залитом жарким солнцем пыльном дворике никого не было видно. Суетливые чубастые несушки, разгребающие густую пыль, да два петуха, молодой и старый; гордые собой и своими острыми алыми гребешками и роскошными хвостами, красавцы поглядывали друг на друга с явной недоброжелательностью.

— У-у-у, петушилы… Размахались тут крыльями… — трудно было сказать, к кому относилось это донельзя двусмысленное слово: то ли к хозяевам курятника, то ли к недавним героям голубого экрана.

Вот уже третью неделю пахан жил в этой небольшой деревушке Тверской области — за бесценок снял несколько комнат в добротном деревянном домике, за смехотворные деньги нанял прислуживать старенькую хозяйку, бедную беззубую бабку, которая убирала, стирала и готовила…

Несмотря на последние обстоятельства, которые складывались явно не в пользу Алексея Николаевича, выглядел он на удивление спокойным и даже уверенным в себе — с восходом солнца шел на озеро, удил рыбу, собирал в окрестных лесах первые грибы, развлекался колкой дров, а по субботам, как и положено, парился в деревенской баньке…

Иногда, раз в три-четыре дня он, чтобы никто не видел, заходил в «скворешник»-уборную, доставал из внутреннего кармана дешевенькой штормовки сотовый телефон и названивал по одному ему известным номерам — правда, язык сообщений, как и всегда, был очень своеобразный, и бабка, единственный человек, с которым постоянно общался вор, ничего бы из этого разговора не поняла.

Алексей Николаевич энергично наседал на всех абонентов — он хотел собрать сходняк как можно скорей. Приводил веские, как ему самому казалось, аргументы, рисовал перспективы, наконец, намекал, что якобы должен отстегнуть какие-то филки, но те, кому он звонил, упорно называли наиболее подходящим сроком конец августа; мол, собраться раньше не получится никак. Разговаривая таким образом, осторожный Коттон то и дело выглядывал в щелочку, высматривая, не появился ли кто посторонний — на его счастье, в этой забытой людьми и Богом деревне им не интересовался никто.

Правда, к хозяйке несколько раз заглядывал участковый, плюгавенький пожилой мужичонка с погонами старшего лейтенанта — типичный мусорской пропойца-хроник, с красным, задубевшим, будто бы замшевым лицом, с облупленным сиреневым носом и грубыми манерами дурно воспитанного деревенского пастуха. Впрочем, сельский мент вроде бы не обращал на нового постояльца должного внимания. Его интересовала вещь куда более важная — крепчайший бураковый самогон, который старушка, не получающая пенсии с начала года, виртуозно гнала на дивном аппарате каждую пятницу.

Алексей Николаевич, задернув занавеску, прошел в свои покои — душную, пахнущую нафталином комнатку, обставленную сообразно незамысловатым правилам хорошего вкуса по-деревенски: металлическая кровать с шишечками, взбитые подушки, многочисленные фотографии усопших родственников хозяйки: буденновский шлем эпохи Гражданской, «кубари» и «шпалы» командного состава Красной Армий времен финской войны, «бобрики», ставшие популярными у советской молодежи после развенчания культа личности.

Сбоку, как раз между изображением покойного хозяйкиного мужа, погибшего еще на Халхин-Голе, и сына, сгинувшего в колымском лагере, висел небольшой фотоснимок миловидной девушки — пышные волосы, утонченно-благородные, но в то же время несколько наивные черты лица, немного угловатые, еще подростковые плечи…

Это была племянница Наташа — пожалуй, единственный человек, без которого Алексей Николаевич тосковал в этой глуши.

Конечно, он давно уже пережил и первый шок после похищения Наташи, и смерть ее матери Людмилы Борисовны. Что поделаешь, если мир живет по закону джунглей; плакать обо всех — слез не хватит. Как ни удивительно, но по поводу племянницы Алексей Николаевич был относительно спокоен. Такое уже случалось два года назад — тогда вор волновался куда больше. И — ничего, все обошлось. Правда, помощь пришла оттуда, откуда ее меньше всего ожидали, от оперативного сотрудника совсекретного «13-го отдела»…