Книга Принцесса крови - Дмитрий Агалаков

Сомюрский мир, подписанный в октябре 1425 года между Карлом Седьмым и Жаном Пятым, определил новое профранцузское направление Бретани.

Единственным человеком из окружения Буржского короля, который не пожелал признать Артюра де Ришмона коннетаблем Франции, был Орлеанский Бастард. В одном из писем на родину, сводному брату, Карл Орлеанский упомянул о встрече с де Ришмоном, о его двуличности и порочной непостоянности.

— Рано или поздно он откажется от вас, государь, и я не могу смириться с его появлением при вашем дворе! — грозно бросил Орлеанский Бастард своему сверстнику и другу детства — Карлу Валуа.

— Но такова моя воля, Жан, — бледнея, воскликнул тот.

Карл Орлеанский, плененный рыцарь и поэт, был авторитетом для сводного брата — Бастарда, но не для Карла Валуа — для последнего английский пленник являлся опасным соперником.

— И все же — не могу, — Орлеанский Бастард тяжело посмотрел на своего товарища. — И не хочу, государь.

Между ними уже случались разногласия и прежде. В 1422 году Орлеанский Бастард взял себе в жены Марию де Луве, дочь председателя суда Буржского королевства, у которого были столкновения с молодым королем. Семья де Луве была на грани опалы. Бастард встал на сторону жены.

И тут — еще одно свидетельство явной непокорности.

— Тогда нам придется расстаться, — сказал король.

Это было высказано в форме предположения, с улыбкой на бледном лице и холодными глазами.

— Пусть будет так, — кивнул Орлеанский Бастард.

Через несколько дней он уехал в Прованс — его отъезд двор единодушно назвал ссылкой.

В том же 1425 году случилось событие, которому в дальнейшем суждено будет изменить ход англо-французских отношений, и далеко не в пользу Франции. И виной тому, хоть и несознательно, был все тот же Артюр де Ришмон. Он слишком широко открыл дверь, шагнув в Буржское королевство, и за ним прошла тень. На вид — грациозная, как тень крадущейся кошки, но на деле — устрашающая, грозная, смертельно опасная, как ищущий под покровом темноты добычу беспощадный зверь. Любой, знай он правду об этой тени, захлопнул бы перед ней дверь.

Уродство и долгий плен сделали Артюра де Ришмона нелюдимым, вспыльчивым, грубым. Рыцарь до мозга костей, он не любил бесконечные светские рауты, и потому ему нужен был тот, кто смог бы стать его правой рукой при дворе Карла Валуа. Его избранник-земляк приглянулся де Ришмону рассудительностью, а главное тем, что пообещал во всем его поддерживать, пока сам де Ришмон будет воевать против Бедфорда.

Так, в один из осенних дней коннетабль представил двору Карла Валуа знатного бретонца, родственного семейству д, Альбре, крупного землевладельца и опытного финансиста, перспективного политика и гениального лицемера, который просто рвался, иначе не скажешь, служить молодому королю.

— Герцог де Ла Тремуй, — держа руку на эфесе меча, произнес человек-лягушка.

Вид коннетабля пугал Карла Валуа, но молодой король терпел — Артюр де Ришмон совершенно искренне обещал ему встать стеной перед натиском англичан.

В залу вошел человек, мало похожий на тех, кто окружал Карла Валуа с детства. Тот, кого представил грубоватый де Ришмон, был прямой его противоположностью. Сама изысканность! Легкость. Изящество. Расшитое золотом и подбитое мехом куницы изумрудное сюрко, щегольские сапоги из мягкой кожи, дорогой пояс из кожи крокодила и кривой арабский кинжал в серебряных ножнах. Лицо Ла Тремуя было ухоженным и чистым, как у самого Карла Валуа, который очень о том заботился, хотя прыщи время от времени досаждали ему. А ведь он не глотал пыль на дорогах войны, сетовал про себя король, не кутался днями и ночами напролет в плащ перед вражеской крепостью, взятой в осаду, и ежедневно принимал ванну с восточными благовониями.

— Ваше величество, — низко склонившись, проговорил Ла Тремуй музыкальным голосом, который абсолютно точно сочетался с его внешностью. — Молва о вашем дворе разнеслась по всей Европе! Даже в Италии говорят, что двор такого просвещенного монарха, как вы, не уступает двору Карла Великого!

Для тщеславных королей никогда не бывает много лести! Даже самой наглой и бесцеремонной…

— Хотелось бы, герцог, чтобы ваши слова были правдой, — улыбнулся Карл Валуа словесному реверансу. — Если вы еще для этого что-нибудь сделаете, буду вам только благодарен.

Он был красив и хорошо сложен, этот Ла Тремуй, но в нем не наблюдалось и капли той грубости, которая так и лезла из капитанов, окружавших Карла Валуа. Было видно, что мечу герцог предпочитает диалог, стреле — меткую фразу, доспехам — роскошную одежду мирного человека. Но что могло быть у них общего с де Ришмоном? — спрашивал себя Карл Валуа, сам еще не догадываясь, насколько правомерен его вопрос.

Ла Тремуй купил Буржского короля сразу, и с потрохами.

Карл Валуа был осторожен и нерешителен, как политик, часто менял свои планы; Ла Тремуй готов был представить эту осторожность и нерешительность в глазах самого Карла — величайшим стратегическим талантом. Карл Валуа боялся покушения на свою жизнь и просто боялся самой жизни, Ла Тремуй давал понять, что это и есть необходимая для любого государя осторожность. Карл Валуа уже не надеялся разбить англичан и бургундцев, все теснее окружавших его территории, хотя и не сознавался в этом, Ла Тремуй дал понять государю, что все можно решить мирным путем. Пора вложить мечи в ножны и сесть за стол переговоров.

— Государь, — вкрадчиво говорил он, — всем известно, что вы один из самых образованных людей в этом государстве. И кому, как ни вам, почитателю латинских авторов, великих мудрецов, знать, что побеждать можно не только варварским методом наших предков — изрубив кого-нибудь на куски, но искусством дипломатии. Марк Туллий Цицерон мог одной речью, да что там речью — словом бросить на лопатки своего противника. Для того нам и даны ум и язык, чтобы повергать наших врагов. Усмирять их. Тысячу лет Византия пользовалась этим искусством — и редко проигрывала! А Венеция? Несколько островков управляли половиной цивилизованного мира! Копье и меч зачастую могут только испортить дело. Не стыдно брать пример с великих — стыдно не замечать этих примеров!

Его фразы покоряли Карла Валуа. Речи Ла Тремуя проливались бальзамом на изболевшуюся душу молодого человека, до этого только и слышавшего от своих рубак-капитанов: «Война, осада, война! Чертовы бургундцы, проклятые англичане! Нам нужны люди, государь, мы им покажем! Осталась решающая битва! Перебьем всех! Никого не оставим!» А потом — поражение. И все сначала. Война и осада. Осада и война.

И вот наконец-то появился единомышленник! Мудрый, опытный, проницательный, а главное — преданный.

Одним словом, они нашли друг друга. Ногти Карла Валуа ломались, хотя он очень заботился о маникюре. Ногти же Ла Тремуя сверкали, как у дорогой куртизанки. Но при этом герцог искусно владел мечом, метко стрелял из лука, великолепно играл в серсо, но еще лучше вел увлекательную беседу.

Двор даже не успел оглянуться, как герцог Жорж Ла Тремуй стал первым министром Буржского королевства. Иоланда Арагонская попыталась помешать этому, но первый раз в жизни натолкнулась на такую непробиваемую стену, что насторожилась: она просто не узнавала в человеке, сидевшем на троне, своего пугливого зятя.