Книга Восточная стратегия. Офицерский гамбит - Валентин Бадрак

– Слушай, Игорек, ты не обижайся на меня, я просто разобраться хочу, за что вы там воюете. А правда ли, что бабы там за снайперское дело взялись?

– Это правда. У нас их прозвали «белыми колготками». Не поверишь, но это очень страшная убойная сила. Колоссальная и неумолимая в своей змеиной холодности и терпеливости. Часами жертвы свои караулят. И многих солдат и офицеров уложили…

– Да, когда бабы лезут на войну, то значит, что у всех нас дело – швах. Гнилое, – проскрипел Николай Арсеньевич и после паузы добавил: – А я читал, что и с Украины там девочка какая-то была. То ли чемпионка по биатлону, то ли еще что-то такое. Может такое быть?

Игорь Николаевич помедлил с ответом. Впервые он осознанно задумался над тем, что Украина может быть как-то замешана в игре, может выступать какой-то стороной в этой войне, что существует какое-то опосредованное участие его малой родины. И впервые возмутился и ужаснулся своих размышлений, когда его обожгла мысль, что ведь не на стороне Кремля могут оказаться украинцы. По другую сторону баррикад. И к своему изумлению, чувствовал, что и его родной отец, человек, четверть века прослуживший в Советской армии, если и не против, то не на стороне Кремля. Он действительно что-то слышал о биатлонистке, просачивались смутные слухи о каких-то бойцах… Но он не мог, не имел права принять на веру то, чего не знал наверняка. Его молнией пронзило другое. До сих пор Украина незримо присутствовала в его жизни как данность, далекая священная земля, где он родился. А тут вот оказывается, что Украина – участница событий…

– Я слышал, но врать не хочу. Не очень верю в такие рассказы, потому что слишком хорошо знаю, как они рождаются. Дамские отряды вообще из всего СНГ собираются… Это персональные решения отдельных людей, которых нельзя связывать с конкретными государствами. И очень может быть, что они так же создаются, как в свое время чеченские, когда левая рука с ними боролась, а правая – тайно помогала…

– А что, в самом деле Басаева федералы накрыли?

– Да что ты, батя, в самом деле?! – Тут уж Игорь Николаевич не выдержал, опять вскипел, переполненный нахлынувшими эмоциями, и лицо его исказилось, как от боли. – Разве могли федералы уничтожить знамя ФСБ России?! Нет, батя, это простая случайность, стечение обстоятельств. Если знать детали этого взрыва, то нельзя не понять, что там был самоподрыв. Да и не было у наших управляемых ракет, которые могли бы поразить Басаева. Но выглядит его уничтожение правдоподобно, потому что оказалось предвыборным.

– Выходит, что ваш Патрушев, секретарь, как его там, Совета безопасности, всей стране, всему миру лапши на уши навешал? И что эфэсбэшники с ним реально в контакте были, и что премьер России лично звонил террористу во время операции в Буденновске… Уж что-то неправдоподобно выглядит…

Тут отец умолк, поняв, что не стоит ему расспрашивать больше, а сыну не стоит говорить больше. Да и сам Игорь Николаевич был слегка сконфужен. Сначала он не мог понять, чем именно. Его определенно раздражала однобокая осведомленность отца и его острый самостоятельный анализ, не лишенный достоверности. Независимо от реальных событий в обществе жили стереотипы, которые управляли образами в головах даже думающих людей. И вдруг его осенило: отец произнес «ваш Патрушев». Получалась какая-то разделительная линия, поражающая несуразностью и недобрым волнением. У него у самого теперь внутри происходила какая-то странная борьба ощущений, ломка представлений. Он всегда знал про обман в масштабах государства, вернее, что-то видел, что-то слышал, что-то домысливал, и в результате сложения этих «что-то» получался уверенный, ожесточенный, наглый обман. Но эта ложь всегда была ему выгодна, она давала лично ему шанс выплыть из водоворота безысходности, прорвать замкнутое кольцо в своей карьере. И потому, особо не задумываясь над окутавшей кавказскую войну пеленой лжи, Игорь Николаевич действовал по совести, воевал честно, если только это слово применимо к слову «война».

И вот теперь он явственно осознал, что эта ложь касается еще очень многих других людей, географически удаленных от военных действий. Что она задевает даже и его отца, формирует у него отношение не только к государству, ведущему истребительную войну, но и к нему самому. К его делу, которое он считал святым, которому поклонялся. И что теперь он может отцу рассказать о войне?! О том, что их вертолеты все еще сбивают одиночными автоматными выстрелами, а артиллерия, бывает, разрывает на части своих? Что при штурме Грозного мотострелки палили во все стороны, как ужаленные, что управления войсками не было и в помине и каждый там выживал в одиночку, как мог? Что безответственные командиры предопределили гигантские потери людей и техники своими бездарными приказами? Думая во время отдачи приказа не о сражении, а о впечатлении, которое произведут их пламенные заявления на Хозяина страны. Что люди гибли десятками, сотнями ни за что, их просто отстреливали, как бешеных собак, прицельно, точно, без шансов на спасение. А некоторых, наивно, по-детски прятавшихся под днищем боевых машин, выковыривали, как повар мидии из раковин, и пристреливали тут же или просто резали, чтобы не тратить патронов. Что он всеми силами старается сохранить жизни солдат, но бессонными ночами его доканывают картины воспоминаний о многих нелепых смертях. Тот молодой солдат, прыгая с брони боевой машины, зацепился кольцом от гранаты за выступ и подорвался. А другого бойца переломало пополам стволом своей же машины… Два хулиганистых парня-контрактника решили сходить ночью в чеченскую деревню и по своей беспечности попали под блокпост своих же мотострелков. Результат: у одного вывороченный пулеметной пулей бок, у другого – тяжелое ранение обеих ног… Еще один доверчивый юноша, совсем молоденький, рассеянный и пугливый, так и не научился управляться с минометом. Мина взорвалась внутри, и взрывом разнесло минометный расчет… В другой невеселый день офицер полка с солдатом слетели с брони на резвом марше, и их раздавило гусеницами налетевшей сзади БМД… Таких случаев в арсенале его памяти едва ли не больше, чем самих боевых эпизодов. Вот она, оборотная сторона войны… И в каждой трагедии за видимой глупостью стоит неготовность воевать, не до конца освоенные приемы, недоработанные трюки, неподготовленные люди, оказавшиеся не в том месте и не в то время… И как тошно от этого! Но почему тогда, несмотря на понимание, что его неугасимая энергия тратится на поражение ложных мишеней и силы расходуются не на те цели, он всякий раз жаждет возвращения на эту войну и не находит себе покоя даже в тишине родных мест? Почему, даже видя себя со стороны лилипутом, пешкой на диком, чужом матче, он делает ставки именно на карьеру военного, на страсть к походной жизни военачальника, на победы, достигнутые огнем и мечом?! Отчего его индивидуальное эго не может насытиться в нормальных, привычных для остального человечества условиях?! Может быть, война и офицерская судьба – его единственно возможный путь, его исключительная судьба, его мученический крест?! Ох, если бы так… Как Игорь Николаевич ни старался, он сам не мог ответить на эти вопросы.

После разговора о Басаеве отец больше не расспрашивал о чеченской войне, стал угрюмым и молчаливым. Дидусь-младший, поглядывая на родителя, видел, как тот осунулся, как годы стали сворачивать его всегда отчетливо ровный, офицерский позвоночник. Чтобы вытащить его из темного марева дум, Игорь Николаевич решил затеять откровенный разговор, но уже совсем по другому поводу.