Книга Восточная стратегия. Офицерский гамбит - Валентин Бадрак

– Ах ты ж гадина, твою мать, – не выдержал, ругнулся в сердцах разочарованный рыбак, – килограмма три с половиной, а то и больше. Судачище днепровский забрел, по-моему.

– А мне кажется, что короп, уж больно чешуей блеснул, как будто горсть монет в глаза бросил, – сказал Игорь Николаевич, по привычке называя карпа по-местному коропом. А затем задумчиво добавил: – А вообще, лихо ушел, отчаянно. Вырвал жизнь свою у нас… Уважаю таких…

Но, поглядев на ужаленного неудачей старика, Игорь Николаевич подошел к отцу и ласково потрепал его по плечу. Ему стало в это мгновение невыразимо жаль отца, и подумалось вдруг, что вот так, незаметно, ненавязчиво и происходит смена поколений. Только теперь он обратил внимание, как заметно постарел, осунулся и покосился его батя, еще некогда грозный и авторитетный начальник, важный в своих блестящих полковничьих погонах, с детства вызывавших у Игоря трепет.

– Да что ты, батя, нам же главное пообщаться, получить заряд эмоций, плеснуть в кровь адреналинчику. Так что в этом смысле рыбе надо спасибо сказать – раззадорила нас.

– Да ну тебя, – с досадой отмахнулся Николай Арсеньевич, принимая неудачу на свой счет, – старею просто, вот все и валится из рук, а тут еще под руку…

– Э-э, ты глупости брось говорить, вот закончу эту бездарную войну, будем мы с тобой рыбачить ой-ой-ой…

А сам подумал, что закончить войну ему можно, только получив высокую должность, замкомдива или комдива например. Протиснуться между генеральскими отпрысками и преданными псами конкретных матерых личностей, забаррикадировавшихся в штабах, очень уж непросто. Ну или уйти на пенсию – выслуги-то уже на двух офицеров хватит. И Игорь Николаевич глубоко вздохнул, выдав себя отцу. Тот угадал ход мыслей сына, сам бывал в его шкуре не однажды и потому переживал победы и поражения вместе с сыном. Да и разве можно было на рыбалке без главных разговоров, оба это слишком хорошо понимали.

– Слушай, а я что-то не пойму, война-то ведь официально закончена. И Путин прямо об этом заявил.

– Ну да, все правильно. Еще три года назад. Но это, как у нас говорят, чтобы усыпить сторожевого пса демократии со странным именем «международное сообщество». С того времени у нас конфликт с чеченским народом сузился до перманентного противодействия бандитским формированиям. Это удобно и по другим причинам. Например, с тех пор участники операций не получают статуса участника боевых действий. Экономия в масштабах страны…

– А что дух-то в нынешней армии, все также сильны хлопцы, как в наше время, или без идеи сложновато поддерживать порох в пороховницах?

Игорь Николаевич крепко задумался, ухватившись глазами за величавое зеркало водной глади и круги на ней – в том месте, где подрагивающая леска входила в воду. Ему было неловко перед отцом, офицером великой и многострадальной империи, волею судьбы ускользнувшим от войны. Ведь он не поймет офицера новой, только-только оформляющейся империи, еще слабой, но расширяющей пространство борьбы, раскрывающей пасть, готовую проглотить все новые дали. Но и рискующую поперхнуться, не рассчитав силы. И потому было больно за вопрос, ведь в нем уже содержится и непонимание, и горькая, лежащая на поверхности правда. Да и кто они вообще: элита армии, репрессивный аппарат государства, вернее, его самая безжалостная часть, или просто отряд чистильщиков, отстреливающих бешеных животных. И какой у них дух, если они уже давно озверели и давно не испытывают никаких особых чувств. Ни когда убивают, ни когда ворочают трупы убитых… Десятки жутких картин в один миг промелькнули у него перед глазами…

– Знаешь, что я тебе отвечу? Дух у нас закаленный. Нам хоть куда, хоть что захватывать. Одно только горе – слишком давно мы на себя махнули рукой… Не прав, не до конца прав был Высоцкий, когда пел: «И если видел смерть врага еще при этой жизни…» Надо было спеть по-другому: «И если заглядывал в медленно стекленеющие глаза своего подстреленного товарища»… Приблизительно так, только вот жаль, в рифму не знаю как…

– Уж больно мрачно у тебя выходит. Солдатскую жизнь никогда никто не жалел. Так во все времена было. И в Великую Отечественную, и в Гражданскую, и в Отечественную восемьсот двенадцатого. Да что там, во всех войнах нашей цивилизации. Это американцы придумали, будто они дорожат солдатскими жизнями… Но и они врать горазды, и им на солдата наплевать… Просто там мнение народа имеет силу, потому с ним старательно заигрывают, ловчее обманывают. А в России еще со времен Ивана Грозного привыкли народ плеткой стегать, без жалости, и со временем народ привык подставлять спину. И даже обижается, когда его не стегают.

Николай Арсеньевич говорил медленно, было видно, что он всегда жил с такой убежденностью, с пунктиком в голове. Его лицо поражало в этот момент неподвижностью, оно застыло, как у восковой фигуры, глаза теперь смотрели на удочку соболезнующе, без особого внимания к рыбалке, и только уста, не пропуская эмоций, возвещали давно выведенную формулу, избитую, многими часами передуманную, пережеванную мысль.

– А вот тут ты не прав, батя… – Сын воспротивился решительно и запальчиво, с приливом эмоций, совершенно неожиданным для его отца. Лицо его исказилось от гнева, но он вряд ли сумел бы объяснить, на кого зол. – Не только в их армиях, но даже у боевиков, с которыми мы воюем, все лучше и совершеннее. Все, слышишь, – все, от ботинок до термобелья и снаряжения. Портативные радиостанции, миноискатели, коллиматорные и ночные прицелы с тепловизорами, лазерные дальномеры – мы это сами покупали и продолжаем покупать. В складчину сбрасываемся. Знаешь почему?! Потому что хотим выжить, а не только сыграть игру в войнушку. Потому что без этого иностранного снаряжения мы слепые и немые пред хорошо оснащенным врагом. У нас все вооружение и снаряжение отстает на целое поколение, и это никого абсолютно не волнует. А зачем?! Все образовавшиеся бреши закроем, как и прежде, солдатскими тушками. Ну и офицерскими, конечно.

Они опять немного помолчали, каждый варился в своих мыслях. Нет, не понимает, не понимает и не поймет, думал Игорь Николаевич. Не принимает того главного, что нынешняя война – просто игра, затеянная большими игроками. И не поверит, что он, другие офицеры, бесчисленно гибнущие солдаты – всего лишь пешки, слишком мелкие фигуры в хитроумных и вместе с тем страшных, кощунственных комбинациях, воздействующих на население, управляющих народом, приобщающих к империи. Лучшими стали называться те, кто не задает вопросов. Сын вспомнил один анекдотичный и одновременно показательный случай, когда он еще был начальником штаба полка. Командир вызвал офицера – Дидусь стоял рядом с кэпом – и ставит задачу на зачистку населенного пункта. А тот ему в ответ с целью уяснения задачи задает вопросы: а как с милицией взаимодействовать, как с мирным населением и прочее. И кэп его поразил до глубины души. «Стоп!» – говорит офицеру. Ты не пойдешь на зачистку. И тут же вызывает другого. И точно так же ставит боевую задачу. А когда закончил, спрашивает: «Все ясно, вопросы есть?» – «Никак нет», – невозмутимо отвечает тот. «Ну, тогда приступайте». А потом повернулся к начальнику штаба и говорит: «Вот этот достаточно туп. Будет рыть, как дикий кабан». И точно. Рьяный парень пол-аула уничтожил, даже мечеть умудрился развалить, потом религиозное лицо приходило жаловаться. Игорь Николаевич хотел было отцу рассказать эту историю, но передумал. Зачем ему эти современные тонкости. Но отец сам желал продолжить начатую тему.