Книга Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля - Агнета Плейель

Джонгос-садовник подрезал широким ножом растения, которых не должно быть в саду. Время от времени он поворачивал улыбающееся лицо в сторону «оранг бланда»[39], что сидел на скамейке.

За воротами скрипели телеги и раздавались пронзительные голоса. Пахло листвой, дымом и речным илом, потому что время года стояло засушливое. Ребенок прислонился головой к голой груди солдата. Так они и сидели – молодой человек из города Аккрум и девочка.

Вскоре она сощурила глаза, словно улыбнувшись солнцу, и крепко уснула.

Ей снилось, как они с отцом пробирались сквозь лес, такой дремучий, что солнечный свет почти не доходил до земли. Одной рукой отец держал ее, а в другой сжимал широкий нож, которым срезал лианы и воздушные корни, скрывавшие от глаз и без того едва видимую тропу. Его кожа была горячей и влажной. Иногда отец напевал бесконечную песню без слов, мелодия которой то монотонно шла вверх, то опускалась. Недавно он похоронил любимую женщину и теперь казался потерянным.

Время от времени он замолкал. В глазах девочки мелькали цветные пятна – темно-коричневые пустоты в провалах между корней, поверх которых плавали светло-зеленые блики пронизанных солнцем листьев. Во сне она чувствовала влажное тепло отцовского тела.

Лучи ложились белыми, голубыми, изумрудными полосами, напоминавшими отраженные в воде огни уличных фонарей. Они струились вверх, придавая полянам сходство с высокими залами, в глубине которых воздух мерцал фиолетовым.

А мужчина все шел и шел, прижимая к себе ребенка.

В изумрудных зарослях алели цветы, чернели, отливая синим, какие-то плоды. Зеленый свет просачивался всюду, в воздухе плыли зеленые волны, пронизывая тело девочки, заполняя ее глаза и уши, так что она уже не отделяла себя от зелени. И с каждым шагом они все дальше углублялись в джунгли.

Пока девочка спала, мужчина осторожно поднялся со скамьи под варигиновым деревом и передал ребенка чужой женщине – белой или туземке, я не знаю. А сам взял свою плетеную сумку и ружье с голландской короной, заткнул нож за обернутую вокруг пояса полоску ткани и вышел за арочные ворота.

Было раннее утро. Солдат посмотрел по сторонам, направо и налево, прежде чем продолжить путь. Он ни разу не оглянулся назад и вскоре исчез в уличной толпе, среди запряженных волами повозок, рикш с тележками и тачек, которые тащили перед собой кули.

Он не прислал урсулинкам ни единого флорина и так и не вернулся за своей дочерью.

Молодой человек не оставил ничего, кроме имени, и девочка, выросшая среди белых сестер, знала только, что ее отца зовут Дирк Феннема. Об этом ей рассказали монахини. Но как звали ее мать, ту, что умерла от лихорадки в деревне на острове, самом большом у побережья Сурабаи, не знал никто. Имя, которое она успела дать дочери, прежде чем окончательно впасть в забытье, солдат также унес с собой.

Сестры дали ей новое – Кристиен.

Между водой и сушей пролегает чуть заметная линия. Не менее тонкая отделяет море от неба. И девочка, выросшая в монастыре урсулинок, всю жизнь чувствовала себя балансирующей на подвижной, как канат, границе. Иногда ей казалось, что ее задача – не допустить смешения стихий. Иногда она, напротив, ощущала себя связующим звеном между ними. Но чаще всего девочка чувствовала, что граница пролегает внутри нее. В ее душе свет и тьма так близко подходили друг к другу, и переход был так резок, что это пугало окружающих.

Все, что сошлось в этом ребенке – в его теле и в его душе, – было не сбалансированно, дисгармонично, а потому, как замечали многие, безобразно.

И Кристиен об этом знала, потому что ее способность читать мысли окружающих превосходила средние человеческие возможности. Ей было достаточно взгляда, жеста или малейшего изменения голоса.

Из-за этого она пролила в жизни немало слез. Потому что чувствовала, что с ней что-то не так, в ней заложена какая-то ошибка, недоразумение, гораздо существеннее, чем «неправильный» цвет кожи или разрез глаз. Девочка пыталась найти себя то по одну, то по другую сторону границы. При этом она каждый раз всячески старалась забыть свое прошлое состояние. Но именно в момент, когда ей это как будто удавалось, являлось напоминание, причем не откуда-нибудь, а из ее собственной души.

От этого возникала неуверенность, колебания и неприятие всего, что ее окружало. Люди это видели и воспринимали не менее болезненно, чем она сама.

Девочка была осуждена пребывать в каком-то неустоявшемся, неопределенном состоянии. Она походила на бесформенное морское существо, какие иногда поднимаются из глубин на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, или на невидимого глазу зверька, какие обитают в илистых лужах и расселинах камней.

Считалось, что ей нельзя доверять. Но даже зная это, пообщавшись с ней, каждый чувствовал себя обманутым.

Впрочем, поначалу все это было неочевидно.

На первый взгляд, Кристиен ничем не отличалась от других детей, тех же «индо» – отпрысков смешанной крови, какие часто встречались в то время в ее стране.

Черные волосы росли прямыми, как дождь. Темно-карие глаза имели форму лодок, сужающихся не только к носу, но и на корме. Кожа Кристиен имела тот же оттенок, что и у других мальчиков и девочек, живших в пристройках для прислуги. Или все-таки была чуть светлей, а на щеках – даже слегка прозрачной, чего не наблюдалось больше ни у одного из маленьких туземцев?

Увы, нет. Сестры качали головами. Ничто не выдавало в Кристиен дочь голландского солдата. Некоторые индонезийские девочки казались даже более светлокожими, чем она.

Правда, некоторые находили ее черты грубоватыми, а лицо угловатым – совсем как у того молодого человека, который принес ее в монастырь. Она вообще казалась более крепкой, чем другие дети, и обещала вырасти выше всех. Вскоре монахини отметили красивую форму ее ноздрей и то, что нос Кристиен изящнее, чем у других индонезийцев, и не такой широкий.

Сестры часто обсуждали внешность Кристиен и ее будущее. Потому что в их сознании одно было неотделимо от другого, даже если они никогда не высказывали эту мысль прямо. Они будто ждали, что отец должен вот-вот в ней проявиться, как будто только таким способом он и мог выполнить данное им обещание.

Однако надежды оставалось все меньше. Издали играющие во дворе дети сливались в сплошную коричнево-черную копошащуюся массу. Потом они вдруг отделялись друг от друга и, как стая обезьян, мчались через заросли к реке.

Кристиен никогда не поспевала за ними. Разве это и выделяло ее из их среды.

Поначалу на это не обращали внимания, ведь девочка была намного младше остальных. Однако потом стало ясно, что дело не в возрасте. Она росла неуклюжей. В ее движениях была медлительность, какой не наблюдалось у других.

Девочка часто спотыкалась и падала. Некоторым она всегда казалась заспанной. Что-то с Кристиен было не так. Передвигаясь по земле, она словно пробовала на ощупь поверхность, осваивала новую, не свойственную ей среду обитания.