Книга Зона Посещения. Избиение младенцев - Александр Щеголев

Бок валуна украшала выцветшая, выгоревшая надпись, сделанная краской из баллончика. Нет, наверное, не краской, а эмалью, иначе не дотянула бы до нашего визита в такой сохранности… «Ништяк для всех, на шару, и пусть никто не обломается». По-русски, разумеется. Воистину мысли и слова у дураков сходятся, даже у разделенных границами, океанами и языками.

Стала понятна странная пометка на папиной карте – «Ништяк для всех». Кружочком, надо полагать, был обозначен вот этот самый валун. Картинка окончательно сложилась.

А Эйнштейн уже отмерял метры и углы, уже обнажал пехотную лопатку, готовясь копать, а потом азартно копал, раз за разом попадая полотном лопаты во что-то железное, и через пять минут схрон был явлен миру. Продолговатая крышка, освобожденная от земли, оказалась закрыта на замок, и у меня упало сердце, но Эйнштейн, хитро улыбнувшись, достал ключ. Обычный ключ, из стали.

– Мы с твоим папой разделили буквально все, чтобы ни у одного из нас не было ни шанса воспользоваться кладом в одиночку.

Там был зарыт настоящий стальной комод, длинный и плоский, очень удобный именно чтоб его зарывали в землю. Настоящий сейф – с вертикальной подачей. В этих штуках НКВД хранил секретные документы, сказал Эйнштейн с такой гордостью, будто он лично и хранил. Как же Макс его сюда припер (он удивлялся) – вез на тележке, протащив через Периметр, или надыбал где-то здесь, в Зоне? Комод был покрашен и снаружи, и внутри, так что ржа его за прошедшие годы не тронула. Сколько, кстати, лет прошло? На это Эйнштейн не ответил, заведя старую песню: мол, все разговоры о прошлом веди только с отчимом. Ну и ладно, без клоунов разберусь. Вернуться бы только…

Сокровища состояли из двух предметов. Во-первых, карта, за нее Эйнштейн схватился прежде всего, не выдержал, не спросил у меня разрешения… ладно, я простил его, все понимаю. Эта карта была очень похожа на ту, которую я взял в «кладовке». Ничего удивительного, обе изготовлены папой. Снова – запакованный кусок белой ткани с начерченными тушью значками, цифрами, указателями, и снова – не для моих мозгов. Хотя если подумать…

– Здесь нарисована тропа к «Душевой-2»? – спросил я. – Указано, где находится эта аномалия?

– Да-да, – нетерпеливо откликнулся Эйнштейн. – Не мешай, пожалуйста.

– Просто если речь идет о пансионате «Волшебное путешествие», расположенном в предгорьях, в живописной дубовой роще, ярдах в двухстах от реки Нижней, а вернее сказать, о бассейне в этой душевой, то я могу помочь.

Он тут же вылупился на меня:

– Тебе что, она рассказала? Я думал, она блефовала насчет второй карты…

Я махнул рукой. Не описывать же ему видения, посетившие меня в момент межпространственного прыжка через фальшивую «комариную плешь»?

– Вы, главное, босс, не отвлекайтесь. Но про ловушки на турбазе я знаю больше, чем нарисовано на этой карте, уж извините.

– Не блефовала, – сказала Горгона, страдальчески морщась. – Можешь их сравнить.

Он посмотрел на нас дикими глазами и вернулся к папиным каракулям.

– Эй, плюнь на него, есть кое-что интереснее, – позвала меня Горгона. Она вытащила из сундука… «бешеный Рубик»!

Или нет? Нет, конечно. Этот артефакт тоже был в форме параллелепипеда, но более правильным, почти прямоугольным. Да и частей, его составляющих, поменьше. Когда ведьмочка достала своего «Джека-попрыгунчика» и положила предметы рядом, различия стали отчетливо видны.

– «Рубик-два», – прошептала она.

– Джон, – сказал я голосом Бонда. – Попрыгунчик Джон. Давай сюда, это мой парнишка.

Она отдала мне «Джона-попрыгунчика». В ее умоляющем взгляде читался детский вопрос: а когда мне можно будет с этим поиграть?

Поглядим на твое поведение, мысленно усмехнулся я.

«Джон» был нужен Горгоне, чтобы воспользоваться «кабинкой номер два», я это хорошо помнил, но не время было делить трофеи и заключать новые сделки.

От артефакта шли знакомые токи, проникающие под кожу и заставляющие трепетать то ли крылья души, то ли нервные волокна. Потом, решил я. Проверять, как ты прыгаешь, вернее, как мы с тобой вместе прыгаем, я буду потом. Тогда и разберемся, в какой степени мы друзья, а в какой – хозяин и слуга.

Закончив с картой, Эйнштейн сунул ее мне, покосился на «Джона-попрыгунчика» и полез в стальной сундук. На дне лежал запеленатый в тряпку «калашников», несколько магазинов, два патронных цинка и килечный нож. Эйнштейн выгреб все это, предварительно отдав мне свою винтовку, развернул оружие, осмотрел его, проверил смазку, заглянул в канал ствола, вставил магазин в гнездо и несколько раз оглушительно перезарядил автомат, наблюдая, как патроны досылаются в патронник и выбрасываются из ствольной коробки.

– Тише ты! – внезапно сказала Натали-Горгона. – Кто-то рядом!

– Сколько их? – спокойно уточнил Эйнштейн.

– Слышу троих. Тупые, как… – Она почему-то посмотрела на меня. – По-моему, это собаки.

Это и вправду были собаки. Слепые. Название такое у тварей – слепые собаки. Цель находят по запаху и по эмоциям. Первая, самая резвая, выбежала из-за валуна и, не дожидаясь подкрепления, ринулась на нас. Здоровенная, три фута в холке. Мало похожая на собаку, скорее, на павиана, пораженного кожным заболеванием. Эйнштейн оттолкнул Горгону и всадил в тварь короткую очередь из «калаша» – в голову и в грудь.

Скуля и обильно пачкая траву вонючей кровью, она поползла назад. Теперь уже я выстрелил в нее, и еще раз, пока она не сдохла, пока не опрокинулась на спину, рефлекторно дергая задней лапой. Необъяснимая ненависть охватила меня – как зуд под черепом.

Остальные твари встали поодаль, прячась за деревьями. Босс протянул руку Горгоне, помогая подняться, и сказал:

– Попробуй взять их под контроль.

– Что-то мешает, – пожаловалась она. – Или не что-то… ну да. Кто-то. Как будто кто-то накинул на их мозги металлическую сетку.

– Куда ты? – остановил меня Эйнштейн.

– Хочу проверить, правда ли, что у собак обоюдоострые зубы. – Я показал на дохлую суку.

– Что за чушь?

Один чернобыльский сталкер в мемуарах написал, что у этих тварей обоюдоострые зубы, и я просто хотел понять, как такое может быть и как они выглядят – обоюдоострые зубы. Так что никакая это была не чушь! Столько лет меня любопытство разбирало… Не успел. Ни дойти до трупа, ни тем более залезть собаке в пасть.

– Очень высокая мозговая активность, – тревожно произнесла Горгона. – Вокруг нас скапливаются какие-то существа. Не собаки. Не знаю, кто.

– Люди? – спросил Эйнштейн, сдерживая ярость.

Заросли папоротника заколыхались, заходили волнами.

– Подойдите сюда, бандерлоги, – раздался оттуда вибрирующий детский голосок.

Детский? Или старушечий?

– Бандерлоги? – прошипел Эйнштейн. – Я тебе покажу, бандерлоги!