Книга Мужские сны - Людмила Толмачева

– Я так понимаю, что по истечении небольшого срока вы его отпустите за отсутствием состава преступления?

– Почему? А Красный бор? Уж эту-то статью мы ему влепим по самое не могу, как говорится. Четвертый год продолжается это безобразие. И свидетели есть, и факты налицо, так что не беспокойтесь, Татьяна Михайловна, не выскользнет.

– Если сверху опять не позвонят, – ехидно добавила Татьяна.

– Сверху-то? – Рочев почесал в затылке. – Вот здесь, что называется, наше слабое звено. Остается надеяться на справедливость.

– На авось, значит?

– Все, что в моих силах, – пожал плечами следователь.

– А вы тоже не знаете высокопоставленного родственника Плужникова?

– Нет, к сожалению. Но он не в прокуратуре, это точно.

– Ну что ж. И на том спасибо. До свидания, я уезжаю в город. Вот моя визитка. Звоните, если будет необходимость.

Татьяна и Тамара Федоровна попрощались с дядей Пашей, с которым теперь оставалась Оксана. Татьяна старалась не смотреть на Оксану, но и та, похоже, избегала ее. Под каким-то предлогом она не вышла на крыльцо, чтобы попрощаться с родственницами. Но для Татьяны было бы невыносимо улыбаться в ее присутствии. Она поцеловала Павла Федоровича, который остался стоять на крыльце, пока они шли к машине. Оглянувшись, Татьяна помахала старику рукой, и сердце ее сжалось при виде его похудевшей, чуть сгорбленной фигуры.

По пути в город они решили заехать в больницу, к Виталию, дежурившему возле Николая. Виталий кормил сына, когда женщины заглянули в палату. Коля ел щи с ложки, которую отец аккуратно подносил к его рту, держа снизу ломоть хлеба. Женщины посидели рядом, пока тарелка полностью не опустела.

– Пап, дай передохнуть немного. Не могу я сейчас второе есть. Не лезет, – попросил Николай, откинувшись на подушку.

– Ладно, мы выйдем пока, поговорим, – согласился Виталий и встал.

Женщины по очереди поцеловали парня, наговорили ему ласковых слов и, попрощавшись, вышли из палаты.

– Виташа, – сказала Татьяна, – я уезжаю с тяжелым сердцем. Симакова арестовали, но он лишь «шестерка» в этой банде. И чтобы спасти шкуру, будет молчать во что бы то ни стало. Я боюсь за тебя, понимаешь? Может, пока не давать никаких показаний?

– Но я их уже дал и отказываться не собираюсь, – упрямо ответил Виталий. – Они мне сына искалечили, а я язык в задницу, извиняюсь, должен засунуть?

– Единственное, что нам поможет, – это информация о тех, кто прикрывает Плужникова. Но это настоящая головоломка. И все же я попытаюсь ее разгадать.

– Дай Бог, конечно, но и ты бы поостереглась на рожон-то лезть. В мужские игры ведь играешь, Танюха.

– Ничего. Я сильная. Выдюжу.

Когда «Волга» выехала из Кармашей и Татьяна, оглянувшись, увидела вдали извивающееся русло Огневки, а на горке храм в белесом мареве жаркого дня, ей захотелось разрыдаться в голос, по-бабьи, горько и безутешно, но она по обыкновению сдержалась.

Через неделю, в пятницу, позвонила Инна и похвасталась успехами дочери:

– Поступила на бесплатное, представляешь? Я и не надеялась. Федоров обещал, конечно, помогать, к тому же сейчас кредит студенческий появился, но сам факт, что Юлька такая умница, меня просто возвысил в собственных глазах. Я в школе всю эту химию-физику на дух не переносила. Еле-еле на бледные четверки сдала, да и то со «шпорами», а тут родное дитя, как семечки, задачи щелкает. У меня ведь отпуск на носу. Хочу побаловать свою дочуру. В Испанию намылились. Ты как, одобряешь?

– Еще бы! Ты там хоть не влюбись в какого-нибудь гранда.

– А что, тебя это не устраивает?

– Как я без тебя тут останусь? Не с кем в ресторан сходить.

– Со спонсорами? Они расхохотались.

– Ладно, Танюха, не переживай, никакой гранд мне не нужен. Через три недели буду дома как штык.

– Ну счастливо! Шлите письма.

– Пошлем. Уж что-что, а посылать мы умеем. Поужинав отварной куриной грудкой с салатом, она улеглась на диване с журналом. Телевизор для нее уже давно превратился в предмет необязательной домашней утвари вроде напольной вазы, так как ее раздражала бесконечная реклама и, кроме того, утомляли сериалы. Их качество она не бралась оценивать, так как толком не посмотрела ни одного, но то, что они заставляли ежедневно, в одно и то же время, бросать все домашние дела и прилепляться к экрану, выводило из терпения ее подвижную, самодостаточную, творческую натуру.

Раздалась мелодия шопеновского ноктюрна. Этих позывных она и ждала, и боялась. Звонил Андрей. Татьяна какое-то время колебалась, но все же встала, взяла трубку.

– Я слушаю, – произнесла она как можно нейтральнее.

– Таня! – услышала она и буквально рухнула на диван, так как ноги неожиданно ослабели. – Почему ты молчишь? Что случилось? Я звоню тебе всю неделю, – спрашивал Андрей своим сдержанным голосом, но она все же уловила легкое беспокойство.

– Я была занята, – ляпнула она, не слишком заботясь о смысле своих слов.

– Неужели для меня у тебя не нашлось пары минут? – все же обиделся он.

– Я не хотела отрывать тебя. Ведь ты сейчас, насколько я знаю, занят новой росписью?

– Вообще-то да. Но…

– Там тоже есть женские образы?

– Да. А что…

– И где ты берешь натуру? Из кармашевских?

– Из них. Где же мне еще брать?

– Понятно.

– Что тебе понятно?

– Все.

– Таня, я не понимаю, что происходит.

– С глаз долой – из сердца вон? – спросила она, не надеясь на вразумительный ответ.

– Ты это о себе?

– О тебе.

– Что за чушь собачья? – не выдержал он. – Может, прекратим этот балаган?

– Прекратим. В принципе я не навязываюсь. Хватит. Меня уже достаточно унижали в моей беспросветной жизни. Уж лучше одной, чем с обманщиками, у которых чистые, как родник, глаза, а душа черная, как омут! – Она нажала кнопку и бросила трубку на ковер.

Этой ночью она то плакала, лежа в постели, то стояла в раздумье на лоджии, глядя на мерцающие огоньки ночного города, то подходила к бару и наливала в бокал вина, но, отпив один глоток, оставляла эту затею. Нигде и ни в чем ей не было покоя. Измучившись вконец, уснула под утро и проспала до двенадцати. А потом поехала на дачу к матери.

Они вдвоем наварили три банки малинового варенья по рецепту Тамары Федоровны. Она в отличие от многих хозяек умела варить так, что ягоды не разваривались, а сохранялись целиком, в первозданном виде. Мать, счастливая от того, что нежданно-негаданно нагрянула дочь, редкая гостья в ее доме, не знала, куда ее посадить и чем накормить. Материнское сердце подсказывало, что у дочери что-то произошло. Но расспрашивать не стала, зная наперед, что бесполезно. Уж лучше сама, может быть, поделится. А нет, значит, так тому и быть.