Книга Отчий сад - Мария Бушуева

что это любовь или сентиментальные воспоминания. И оши бе тесь.

Как-то, лет этак десять назад, я увлекалась психологией. Даже подумывала стать психологом. Но, прочитав «Психологические типы» Юнга, все про себя поняла — и передумала. Там есть описание экстравертированных интуитивов. Это и есть я. Меня влекут новые возможности, я иду от одной возможности к другой, улавливая интуицией нужное направление. И мужчин, которые меня окружали на предыдущей ступеньке, я оставляю без воспоминаний. Сейчас я встала от компьютера и решила найти эту книжку и процитировать точно — может, что-то запомнилось мне не так, — но, подойдя к книжным развалам и постояв минуту-другую, вернулась к светящемуся экрану. Я в очередной раз переезжаю, теперь в коттеджный поселок, который строится прямо за московской кольцевой дорогой, и перевожу библиотеку туда.

Впрочем, я уже заранее знаю, что и в поселке мне тоже лет через пять (это в лучшем случае) станет душно: одни и те же морды (извините), только будут ежегодно меняться модели машин и норковые шубы. Каждая замкнутая ситуация быстро становится для меня тюрьмой. И я начинаю метаться, рваться, искать выход и, разрушив наконец очередную стабильность, вырываюсь к новой, которая в тот момент кажется мне спасением.

В общем, ужас.

Так и с Ярославцевым. Сначала я рванулась к нему, оттолкнув главную соперницу, Катерину, и развалив свой первый брак с начинающим, но не продолжившимся бизнесменом (он вернулся потом в свой институт и защитил диссертацию, пополнив ряды полунищих научных сотрудников нашей великой страны). Правда, Попов (фамилия моего первого мужа) долго тянул с разводом, надеясь, что такая хорошая девочка, как я, не может разрушить святое. Семья была для него, как и для его родителей, живущих в счастливом браке почти сорок лет, — нечто культовое. Можно было развалить страну, чем он и занимался в свободное от учебы время, подключившись

к демократической волне, но только не дом. Глупый жираф, хоть и ученый. (У Попова для мужчины очень длинная шея.) Пилил и пилил ствол, не понимая, что каждая семья — только ветка на этом самом стволе.

Впрочем, я — оптимист. И верю болгарской предсказательнице Ванге, которая говорила, что в 30-е годы этого века Россия снова станет мощной и сильной. То есть лет через двадцать пять. Мне будет шестьдесят, и я буду старше своего отца.

* * *

Именно любовь к моему отцу и была главной причиной брака с Поповым. Для отца — номенклатурного работника достаточно высокого уровня — он был первым секретарем райкома, научные работники что-то такое значили. Советская власть уважала, хоть и прижимала за непослушание, научную и творческую интеллигенцию. Вас, наверное, удивит, но я и сейчас считаю отца своим идеалом. Он не пережил перестройки. И мы с братом остались с матерью, которая всю жизнь работала товароведом (тоже была тогда крутая профессия), и до нас, ее детей, ей было мало дела. Вот такой факт: отца не стало, когда я училась в девятом классе. И меня уже в следующей четверти выперли из английской спецшколы. То есть вы поняли, к учебе я не прикипала, но меня держали из-за папы. И мать могла бы потом тоже легко все уладить — все-таки в ее универмаге на Красной Пресне много чего было. Но она и пальцем не шевельнула.

А брат — девятнадцатилетний студент — пошел работать. Устроился сторожем на стройку. Я его спросила тогда — зачем тебе это надо? «Я обязан поддерживать достаток семьи на прежнем уровне», — сказал он.

И, окончив школу, я тут же вышла замуж за аспиранта и родила дочь.

Так что институтского диплома у меня, увы, нет, одно самообразование.

Я еще не понимала тогда, что именно почтительное отношение моего отца к ученым и определило мой вы

бор. Но с другой стороны, я всегда умела держать нос по ветру, даже в двадцать лет, и, увидев в начале 90-х по телевизору первого нашего официального холеного миллионера и его подругу — романтическую сорокалетнюю деву перестройки, чистую, как любая идея, в том числе идея революции, скорее чутьем, чем умом поняла, что тандем этот неслучаен — под грязные ботинки хищнической психологии подстелен на всякий случай чистый коврик идеализма. Народ тогда просто проверили на отношение к факту существования в стране миллионеров (а соответственно, и нищих!) — и народ эту наживку заглотил. А следом уже запустили сверху «американскую мечту» — мол, каждый теперь, если пожелает, может стать Биллом Гейтсом. Особенно радовалась интеллигенция, которая в массе своей и осталась ни с чем. Анна Борисовна, моя бывшая свекровь, даже бегала к Белому дому (проамериканское название!), чтобы кинуть романтический цветок на палящие по его окнам танки, а всякие знаменитости, эти обожаемые куклы толпы, аплодировали танкам с телеэкранов. Другими словами, на интеллигентном осле въехал в нашу страну не Ходжа Насреддин, а всего лишь Али-Баба.

Так вот почему-то вспомнились персонажи восточных сказок. Я люблю восточные сказки и притчи с детства. В них есть мудрость. У моей прабабушки по матери была фамилия точно такая же, как у великой поэтессы — Ахматова. Вас это удивляет? А все остальные у меня — русские. Но и поэтесса Ахматова — русская. Мы — такая нация, мы все в себя вбираем, любую национальность, и растворяем в себе — усиливаем, так сказать, свою генетику. Ленин, к примеру, соединив в себе чувашскую, калмыцкую, еврейскую и немецкую кровь, в анкетах писал о себе «великоросс». Впрочем, может быть, это был всего лишь политический ход.

И вот моя любимая книга и сейчас — это «Сказки народов Азии». Я впитываю в себя ее восточную мудрость. Ее, кстати, зачитала до дыр и моя дочь — Попова Марфа. В рваных американских джинсах, с американской жвач

кой во рту, в немецких кроссовках, французской майке

— но Марфа. Это Попов так назвал — в честь своей прабабки.

Большую часть времени дочь живет в семье отца, и я это только приветствую: пусть лучше видит рядом дедушку-профессора, чем отчима-бизнесмена. Деньги у меня есть — пусть потом идет в науку.

После культурного развода с Ярославцевым, обменяв поклонение его дару на служение маммоне, я вышла замуж за натурального нового русского (устаревшее название бизнесменов), читай — купца. Потому что только купцы начинали сколачивать свои капиталы со столь же трудных и рискованных прыжков, которые и привели Николенко (фамилия, как вы поняли, моего третьего мужа) к первоначальному капиталу. Одним из таких прыжков был крупный заем денег у сомнительного субъекта (другой бы у такого даже, извините, туалетную бумагу не взял) и покупка лесопилки. Все это (и субъект, и лесопилка, и много еще чего такого же) в прошлом, а уже четыре года, как Николенко вошел в силу, стал владельцем (вместе со своим однокашником) приличной мебельной фабрики, и пошло-поехало. Теперь он сдает свою мебель в сеть магазинов и вскоре собирается открыть свой. А я, испытывая непреодолимое отвращение к торговле (видимо, так, если верить психологии, аукается во мне мой подростковый негативизм к матери), а также бухгалтерскому учету (что здесь аукается, неясно), к которому Николенко пытался меня приобщить, сама себя хозяйка. Я сейчас вас страшно разочарую, потому что работаю просто риэлтором в очень крупной фирме. Правда, занимаюсь на шестьдесят процентов только «элитной недвижимостью». Хорошие деньги, новые люди, поездки (у меня, конечно, свой джип), попадание и вчувствование ненадолго в чужую жизнь — пока это по мне. То есть пять лет было по мне. Я и сама два раза переехала и вот опять пакую вещи. И навостряю потихоньку из своей фирмы коньки, поскольку решила