Книга Атаман Войска Донского Платов - Андрей Венков

Любил Иван Кисляков город свой страстно, беззаветно. Обращены были на Скородумовскую станицу три раската городских: Ивановский, Андреевский и Алексеевский, так он сынов своих так и назвал: Иван, Андрей, Алексей.

Герой же наш, Ивана старший сын — Андрей, в Войске Донском шуму, а в анналах войсковых шороху наделал больше, чем все остальные Кисляковы, вместе взятые.

Рос Андрюшка Кисляков на бойком месте, на торжище, быстр и суетлив, в глазах от него двоилось. По шаткому мосту гонял за речку Усть-Аксай свиней (был на то строгий приказ атамана: в городе это животное ни в коем разе не пасти). Кинутся потом: ни свиней, ни Андрюшки!.. Отец — на службе: то в Кизляр ходил, то в местных тягостях навроде межевания (целые полки на это дело наряжали), то с Митрием Иловайским на Салу стоял. А как чуть освободится — по ярмаркам. Как и все казачата, отдан был Андрюшка на воспитание дедам. Деды — народ умственный, порядок любят. Как праздник или тезоименитство какое, идут с пирогом на поклон к войсковому атаману гуськом через мостик из бударных[92]днищ — туп-туп — и оттуда так же гуськом — в кабак к чумаку Максиму Федорову. Подопьют, и вспоминает кто-нибудь, как сгоняли с морских кос запорожцев с атаманом Федотовым, как с Уваровым в Кизляр ходили, как в Пруссию, как в поголовный поход до Днепра… Были такие, что Петра Первого помнили. Поглядывая за Дон, на степь, утекавшую к морю, вспоминали единоверцев, безвестно пропавших, а кое-кто и некрасовцев вспоминал.

Ушли с атаманом Некрасовым многие казаки, не смирились с царской службой, сели на Кубани. Жили ушедшие и оставшиеся промеж себя как волки с собаками. Вспоминали деды, как при атамане Краснощекове, когда ушли на турок, а на Дону остались лишь страмные и престарелые, заявились некрасовцы и иной сброд тысяч до шести, перешли Дон и Кумшацкий городок сожгли. Пошли братья-казаки, некрасовские «работнички», по тихому Дону не хуже татар, шесть городков в осаду брали, бабы и девки еле отбились. Попалили некрасовцы хлеб и сено и ушли за Кубань. До тысячи душ в полон угнали. Кинулись ловить, их и след простыл. В отместку Иван Фролов и калмык Дондук Омба на Темрюк ходили, тысячу кибиток захватили, но некрасовцев не достали — сидели те на островах в крепких местах…

Да-а, при Краснощекове… Встрепенется иной дед и рассказывает, как при Конских Водах да при Молочных, да Волчьем Буераке… Ох, и дали ж татарве! Тыщи их поклали… А ныне оный дед слаб за тем, что от бывшей на нем параличной болезни левой рукой иногда мало владеет, да левым же глазом вовсе не видит, а притом и рот поврежден, через что и пищу с трудом употребляет, а потому больше службы продолжать возможности не имеет… А рядом уж Андрюшка Кисляков с друзьями-приятелями свое «тачает», любого деда перебрешет. А то и перекосоротит[93]кого из стариков. Перетянет его дед костылем, ходят потом родители, кланяются, за науку благодарят, а с него как с гуся вода — улыбается.

Веселая жизнь была! То моровая язва у Черкасска появилась, и вокруг города заставы ставят — ни входа, ни выхода (Андрюшка на спор туда и обратно лазил). То черкесы с некрасовцами покажутся. То Пугачевым пугали. То пасквиль какой-то подобрали, где писаны были такие многие слова, что и писать нельзя. Искали, кто ж писал. Андрюшка больше всех метался, искры рассыпал. Борис Кирсанов говорил, что похоже на руку Лютенскова, а точно доказать не мог. Кинулись за Лютенсковым, а он за Дон, в Гниловской стан, самовольно отлучился. Придрались и от греха подальше его без очереди на службу отправили…

А уж зимой веселье! Гуляли из дома в дом, пляски весь вечер. Днем — катание. По раздолью казачьи дачи от устья Аксая до холмов тянутся, под горами — сады заснеженные. Скачки, охота, стрельба в цель, кулачный бой, пока Иловайский его не запретил.

Пришел срок, и вызвали Андрея с другими выростками на перебор к войсковому атаману. Кто такой? Каков из себя? Строен казачок, подвижен, черты четкие, высеченные, взгляд прозрачных глаз лукавый, вилючий…

На службу по родству и свойству с нарождающейся донской знатью определили Андрея в правление при внутренних тягостях.

С 20 мая 1777 года пошел срок. Гонял он до Донца отправляемых на Сибирскую линию штрафованных разных станиц казаков, другую гоньбу справлял. А как весна, смененные на дежурстве верховскими казаками, уходили низовцы на рыбную ловлю…

Отслужив первый срок, зачтенный за полевую службу, кинулся Андрей по примеру отца своего торговать. Но неудачно. Обещал какому-то греку полторы тысячи пудов коровьего масла и договорился в городе Симбирске с местным купцом Андреем Краснояровым по 2 рубля 10 копеек за пуд. Купец затребовал деньги вперед, а поскольку у Андрея Кислякова наличными было сотни две, вовлек он в это дело Волжского казачьего полка есаула Щербакова, обещав разделить барыши. Легковерный есаул вложил в сию операцию 3 тысячи, а Кисляков — 130 рублей 10 копеек и, не дожидаясь всей партии, отбыл по июльской жаре в Черкасск, увозя первые 250 пудов и оставив есаулу вексель на 400 рублей. Краснояров же, «за пришествием в банкротство», больше масла не поставил. Терзаемый кредиторами, продал он и двор и «екипажи», но не покрыл и половины есауловских убытков. Протягавшись в Симбирске до осени, прибыл Щербаков в Черкасск. Кисляков ему по векселю двести рублей вернул а двести просил подождать еще год. Пошел тогда есаул к его отцу, Ивану. Вызвал родитель Андрея и велел писать расписку, мол, вернет деньги через год, что Андрей, «не ослушавшись, и учинил, думая, что родитель заплатит».

Когда ушел Щербаков, хозяйка кисляковская — тетка Ленка — видела с база в окно, как ругал старый Кисляков сына, руками вскидывал и бородой тряс, аж кисти на чекмене подпрыгивали. Андрей губу покусывал, за отцом задумчиво наблюдал, потом, ухмыляясь, сказал что-то и так же, как отец, но еще ретивее, руками вскинул. Вышел, с крыльца сказал в хату:

— Ну, будя… Тухта…

Старый Кисляков вслед зверское лицо высунул:

— Я т-тебя вых-хоню…

— Выгоняют скотину на баз, — веско ответил со двора старший сын.

Через год Щербакову никто, конечно, не заплатил. Старый Кисляков как раз отделял сына[94]. В разгар дележа потащил их Щербаков в словесный суд. Кто из них обещал заплатить, неизвестно, валили потом друг на друга. Разругавшись окончательно с отцом, ушел Андрей опять на службу в полк Иловайского, отцова благодетеля.

Первый бой Андрея Кислякова — истребление ногайской орды. После этого сражения, столь немилосердного и столь удачного, уверовал Кисляков в непобедимость русского оружия и хрупкость жизни человеческой. Отстояли свой срок полки на Кубани, стали домой собираться, но тут очередная (которая уж по счету) кампания с турками началась.