Книга Резервисты - Егор Лосев

Штаны, правда, это палка о двух концах. Затаится в одном из многочисленных карманов забытое яблоко, а ты на нем три дня ползаешь, сидишь, прыгаешь. Потом руку в карман сунешь, и сюрприз.

Сожрать добычу тоже надо исхитриться. Повара застукают — мало не покажется. Самое подходящее место — туалет, типа сортир. Вот однажды Данька в него ломанулся добытыми яблоками голод заглушить, а там занято. Через десять минут опять попробовал, опять занято. Выругался он вслух, а из-за двери голос:

— Степан, ты?

— Я.

Щеколда клацнула.

— Заходи, угощайся.

Шагнул Данька внутрь.

Филя-Антоха, устроившись на унитазе, разложив на коленях полбатона и банку армейской халвы, наворачивал бутерброды.

— Правой! Левой! — сорванным фальцетом командовал дежурный. Кто-то в хвосте посоветовал ему заткнуться. Дежурный вяло огрызнулся и смолк. Какое-то время топали молча, и вдруг баритон в середине строя завел игриво-нерешительно:

В спокойные минуты Джинис Джоплин

Мне напевает старый блюз…

Инструкторша, в этот раз Блонда, молчала. Баритон осмелел. В строю подхватили, и вскоре весь взвод орал:

Но я теперь солдат

И не плачь, девчонка,

Ведь я теперь солдат…

Данька завистливо покосился на Каркушу, тот подпевал, улыбаясь, и слова ведь знал, подлец. А Данька только припев подхватывал. Его вообще музыка как-то не увлекала, ну разве что бардов уважал: Высоцкого, естественно, Окуджаву. Высоцкого так вообще наизусть знал и напевал про себя что-нибудь подходящее к жизненной ситуации. Последнее время все больше «Солдат всегда здоров» или «Рядовой Борисов», когда инструктора сильно «доставали».

…Лейтенантша вместо вечернего урока демонстрировала кино о том, как плохо ездить на попутках. Даньку угораздило сесть в первый ряд, где спать невозможно. Весь фильм он просидел в отключке, но с выпученными открытыми глазами.

На последующей беседе стало совсем плохо. Чтоб не сорваться в сон, он думал о чем-то своем.

А думалось о вольной гражданской жизни. О девушках, о пиве. О нормальной человеческой постели с хрустящим крахмальным бельем, о горячем душе.

Но от приятных мыслей опять в сон потянуло. Тогда он вспомнил школу, сразу затошнило, да и сон отступил.

Не прижился Данька в израильской школе. Сидел себе на задней парте, книжечки почитывал из русской библиотеки. А если учителя спросят, так он «нихт ферштейн». Только на математике да на английском приходилось учиться. Еще, пожалуй, на уроках русского языка и литературы он с удовольствием сидел, а на остальных скучал. Школа поначалу вообще шокировала. Школьная форма заключалась в простой футболке желтого цвета. Никаких глупостей типа паркета, сменной обуви или шкафов с пособиями не было и в помине. Голые классы и еще решетки на окнах для полноты картины — чисто зона.

Новый сосед по парте озадачил вопросом:

— В «чпок» играть будешь? — Сосед был похож на хомяка, звали его Ромой. Рома приехал год назад, вот классная руководительница и доверила ему введение новичка в курс дела. И Рома «вводил».

— Да это просто! Во, учись пока я жив!

Ромкин палец нацелился в спину сидящей впереди девчонки.

И ррраз! Палец лихо прошелся от шеи вниз по позвоночнику. И два! Палец зацепил резинку от лифчика.

Чччпок! — смачно отозвался лифчик, расстегиваясь.

— Элементарно, Ватсон! — Ромка уклонился от пощечины. — С первого раза расстегнул — зачет. Главное, не дрейфь, она в таком виде много не навоюет. Только вон ту не трогай, Шарон.

— Почему? — спросил Данька, краснея.

— А она шуток не понимает, а главное, у нее разряд по дзюдо.

В этой школе Данька проучился год и перешел в тихон, это где учатся последние три класса.

Там он осознал, что книжки читать, конечно, интересно, но вместо этого можно на велике гонять и объявления на столбы клеить, в смысле деньги зарабатывать.

Учителя, суки, стучали классной. Та родителей вызывала, жаловалась на прогулы. Мать у нее в кабинете плакала. А Данька в отместку классной колеса дырявил, чтоб не выступала, зараза. Через год с прогулами пришлось завязывать, заставили «русских» ивритские предметы учить. А подрабатывал Данька после учебы. В магазинах-то все есть, глаза разбегаются, а денег у родителей просить неудобно, они и так вкалывают как папа Карло. Отец — инженер-металлург, на заводе патроны для лампочек собирает, а по вечерам лестницы моет. Хорошо хоть мать более или менее пристроилась, инженер-строитель, а теперь экскурсии в музее водит, про жизнь евреев в изгнании рассказывает.

В последний год повестки из армии стали приходить, на медосмотры всякие, психотесты, проверки. На первой же беседе солдатка спросила советский адрес.

Ну Данька ответил, мол, улица Кораблестроителей.

У солдатки аж зубы лязгнули. Минут пятнадцать тужилась: кара-бара-рара, повтори еще раз. Насилу записала.

Армия пацану, ясное дело, — романтика. Но это только у Окуджавы в песнях армия такая веселенькая: «Иду себе играю автоматом, как просто быть солдатом». А в жизни, рядом со школой — больница стоит. Вертолетная площадка как раз через дорогу. Периодически плюхалась туда зеленая туша «Ясура», из который перегружали в «амбулансы» раненых: забинтованных, окровавленных, иногда стонущих. Пацаны бегали поглазеть, а потом обсуждали, тем более у многих старшие братья там, «на линии».[29]

Вот тебе и романтика.

— Вы поняли, почему запрещено ездить на попутках? — разогнал мысли голос лейтенантши. — Помните, совсем недавно из-за этого погиб солдат Нахшон Ваксман.

— Снаружи, в колонну по трое, — меланхолично протянул сержант и повысил голос: — Двадцать секунд!

Угревшиеся в сухости бойцы с грохотом ломанулись за дверь. В оранжевом свете прожекторов струи дождя походили на трассеры.

Лицо сержанта искажала напряженная работа мысли, обычно ничего хорошего не сулившая. Взвод преданно поедал глазами начальство.

— Кто умеет играть на гитаре, выйти из строя.

Данька, про эти штучки предупрежденный друзьями, молчал, да и на гитаре все равно играть не умел, что в общем-то значения не имело.

Трое добровольцев шагнули вперед. Сержант нахмурился:

— А на других струнных инструментах?

Вышли еще двое.

Сержант осклабился:

— Для начала на швабрах в сортире поиграйте, чтоб через пятнадцать минут блестело все! Остальные свободны.

До заступления первой смены в караул оставался час. Наступило личное время.

У телефона-автомата завивалась очередь. Хрюша сжимал в руках трубку. За ним нетерпеливо приплясывал Каркуша. Данька прислушался.