Книга На берегах тумана. Книга 1. Посланник Бездонной Мглы - Федор Чешко

Среди прочих заявился к подножию Лесистого Склона и тот бесстыжий меняла, что послужил причиной несчастья с Торковой дочерью. Никуда не сворачивая с езженой колеи, не трудясь даже предлагать что-либо редким по вечерней поре прохожим, он погнал вымученное долгим и трудным путем вьючное прямиком к корчме – словно приехал одной только браги ради.

В тот вечер многие решились заглянуть к Кутю, чтобы обогреться изнутри и снаружи. На сломе осени, когда с огородов убрано все, кроме способной произрастать в морозы малости, настает время всяческих расчетов и возвращения всевозможных долгов. А где же сыщется лучшее место для подобных занятий, чем корчма? Да нигде. Долгие вдумчивые подсчеты, для которых зачастую не хватает пальцев и памяти; многогласый спокойный гомон; чадная духота, которая в собственной хижине злит, а здесь вроде бы хороша и кстати; умощенный в удобной близости початый уже горшочек с истинной благодатью… И лица, лица вокруг – привычные, свои, человечьи, от созерцания которых заволакиваются слезами умиления глаза возвратившихся из горного безлюдия пастухов – хранителей общинного стада… Хорошо!

Вот такой-то прекрасный вечер и перепакостил собравшемуся у Кутя обществу внезапно объявившийся в корчме меняла. Глупый был он, меняла этот. Ему бы после всего держаться от Галечной Долины как можно дальше, а он… Да еще удумал выставлять себя чуть ли не победителем: вот, мол, что приключается с теми, кто меня обидеть решится! Я, мол, хоть кого под Высший Суд подведу! Нашел, чем и, главное, где куражиться, дурень трухлоголовый… Живущие в постоянной опасности привыкли стоять за своих общинников. Обычай, конечно, и поблизости от Бездонной уважаем и нерушим; решения Высших принимаются здесь беспрекословно; однако же разве означает это, что следует терпеливо любоваться наглой ухмылкой скотоподобного обидчика невызревших девок?! Так что все равно пришлось бы меняле последний раз покидать Галечную Долину во весь дух и с крепко побитой рожей, – даже если бы не коротал тот вечер в корчме столяр Хон.

Хон пришел к Кутю не для дела и тем более не для драки (это ежели у кого повернется язык наименовать дракой стремительное избиение). Хону хотелось прополоскать бражным хмелем хворающую тоской душу. В иное время за этим можно было бы не ходить так далеко, а нынче… Вот именно: нынче. Прошлогоднюю брагу Раха сменяла у соседей на огородную всячину, новой же не заквасила вовсе: побоялась, что не хватит на зиму скудных запасов. Очень уж много снеди перетаскала она Гуфе, а позже и Нурду на прокормление Лефа (старуха с Витязем пытались убеждать, спорить, ругаться – не помогало). И по хозяйству Раха теперь управлялась куда хуже, чем прежде, все у нее не спорилось, все валилось из рук. Поэтому о браге, патоке и прочих излишествах пришлось на время забыть. Но хоть бы и водилось в доме хмельное, что с того проку? Пить одному, наедине с тягостными мыслями – это ведь только еще хуже станет. Зазвать же кого-нибудь возможности не было. Сосед Руш недужен, снова кашляет кровью, не до бражничанья ему. А Торку предлагать такое не шевельнется язык. Страшным он стал, Торк, поседел, не глядит – зыркает мутно. И молчит. С тех пор как дочка его в Бездонную канула, кажется, трех слов подряд не сказал. Вечно в горах пропадает, но добычи почти не приносит. В одну из подобных его отлучек выбравшегося на Лесистый Склон беззубого Устру насмерть пришибло как-то очень уж кстати обвалившееся трухлявое дерево.

Да, Торку худо сейчас. И Хону не легче. Торкова дочь сгинула, потерялась в Бездонной Мгле, и Хонову сыну скоро подойдет срок туда же кидаться. Вот так: скоро. Столяр-то надеялся, что Лефу долго обучаться придется – прочих Витязей по нескольку лет учили, а ведь одноруких среди них вроде бы до сих пор не бывало… Но Нурд говорит, будто Леф уже теперь его самого не хуже – это Гуфа, случайно зашедшая переждать дождь, рассказала такое.

Бешеный его разберет, почему оно этак получается. То ли и впрямь парень вовсе не таков, как прочие, то ли Нурд решил, что раз Лефа за себя оставлять не придется, то и стараться нечего… Только Нурд вряд ли на подобное скотство способен. Да и неважно это – не было еще случая, чтобы витязное искусство кому-нибудь помогло из Мглы воротиться.

Ну почему, почему даже не попытался Нурд отговорить, запретить парнишке выдуманную им глупость? Ведь глупость же! И Ларду не выручит, и сам сгинет не за древогрызью отрыжку… А может, не поздно еще? Может, умолить Нурда, чтоб сам уходил, а Лефа ремнями прикрутить к хижине, не пускать? Напрасная мысль. Жизнь к телу ремнем не прикрутишь.

Потому-то Хон и не отважился Лефову затею ломать, что понял: все равно парень либо тоской себя изведет, либо вовсе… Как сестрица Лардина, легкой ей Дороги… Пусть уж лучше в Бездонную – вдруг да помилует, отпустит обратно? Все-таки он Незнающий, Мгле не чужой – таких-то Витязей тоже ведь еще не бывало… Верно, и Раха похоже думала, иначе бы мужниных запретов перечить парнишке боялась, как прошлогодних плевков. Раха… Хорошо, хоть она к колодцу отлучалась, не слыхала страшных Гуфиных слов…

Принесенная старой ведуньей новость и погнала Хона от враз опостылевшей работы в корчму. Да еще страх перед тем, что не сумеет он скрыть эту самую новость от Рахи, которая вот-вот вернется домой. Да еще внезапная муторная неприязнь к собственной хижине. Просторная хижина, крепкая, долговечная – сам ведь перестраивал… Умение, душу клал… Зачем? Для кого? На их-то с Рахой век и худой берложки хватило бы. Забрезжило нынешним летом, что вот, может, Леф с Лардой… Что на вот этот сучок так и просится люльку подвесить… А теперь, похоже, десятка дней не пройдет, как Истовые объявят, будто Мгла милостиво дозволила парню владеть проклятым снаряжением (уж они-то медлить не станут, они-то знают, кому из Витязей нынче убираться из Мира). И все. Как в той песне Лефовой: «…и над могилами надежд…».

* * *

В узкий проем незавешенного оконца впархивали снежинки – впархивали и гибли, сожранные чадным пламенем трескучего факела. Леф следил за их медленным невесомым полетом с таким вниманием, словно важнее всего была теперь судьба этой мерзлой влаги, рожденной среди черноты ночного ненастного неба лишь затем, чтобы, провалившись сквозь похожую на лезвие обоюдоострого ножа щель ветхой стены, умереть от тепла и скудного света. Но, может, и впрямь не было сейчас ничего важнее?

Где-то за спиной возится Нурд, полязгивает железом, вздыхает, двигает что-то увесистое. Тихо-тихо. Или напоминать о своем существовании не хочет, или просто он далеко – очень уж велика эта неуютная пещера, которую Прошлый Витязь называет чудным словом «зал». Смешно: Нурд – Прошлый Витязь. А Нынешним Витязем со вчерашнего дня стал Леф. Только это ненадолго.

Днем Истовые присылали сюда, к Гнезду Отважных, вестуна, и тот проорал под стеной, что свершилось, что Мгла дозволила брату-человеку Лефу наложить руку на сотворенное ею и сказать: «Отныне – мое». А еще возвестил посланник, будто до рождения нового солнца заявятся двое послушников на телеге, дабы везти одного из Витязей к Бездонной. Затемно повезут, укутанного в черное, – все, как велит обычай.

Обычай мудр. Кому из Витязей уходить – прошлому, нынешнему ли – это им самим решать надлежит. Те, кто обычай выдумывали, они все-все предусмотреть догадались. Даже такую нелепость, что прошлый может остаться, а нынешний уйти. Сам. Собственной доброй волей. Да, воля-то, конечно, добрая и своя, но почему-то никак не получается заснуть. Наверное, просто жалко растранжирить на сон последнюю возможность сидеть, глядя на снежинки, на ночное окно; ощущать плечом промозглую сырость камня, пальцами – струганую прохладу лежащей на коленях виолы… Ощущать себя. Выдастся ли завтра такая возможность, ведомо одной только Мгле. Вот именно: Мгле.