Книга Время жизни - Роман Корнеев

Даже боль моя, мой лучший друг и моя опора, даже она куда-то поспешно отступила, очищая голову от багровой мути. Это могло быть добрым предзнаменованием, но мне почему-то начинало казаться, что я зря ввязался в это дело, нужно было уговорить… найти какие-то слова, подобрать аргументы…

Мартин почувствовал мою неуверенность, продолжая настойчиво теснить меня к стене, у которой, я знал, меня уложат так же быстро и эффективно, как я полчаса назад ту злосчастную грушу. Мартин надвигался, не замечая моих потуг оказать сопротивление. Куда мне, наглому, самоуверенному, невесть с чего возомнившему о себе сопляку тягаться с человеком вдвое старше, за плечами которого стоит такое, что мне и не снилось…

Еще одно касание, уже очень чувствительное, отбрасывает меня на последний рубеж. Дальше – только поражение. А если Мартин в запале чуть не рассчитает силы – парой переломов отделаться на таких скоростях – уже чудо.

Бух.

В растянутом течении времени сердце уже не отбивало дробь, оно работало подобно огромным тяжелым мехам, качающим воздух к жерлу топки. Я цеплялся остатками воли за окружающее пространство, готовый скорее взлететь в густеющем воздушном вихре, чем сдаться.

Хрустальный мир напомнил о себе сам. Вернее, он не покидал меня ни на миг, это я забыл о нем, вместе с той болью, что была его родной сестрой. И лишь должен был настать такой миг, чтобы он мог вернуться ко мне в сознание. Вытесняя страх и неуверенность.

Хрустальный мир по-прежнему царапал радужку, заставляя слезиться глаза. Он колол избитые о жесткую циновку ноги. Он яркой пылью влетал мне в легкие, разливаясь по крови. Он был во мне, а я был внутри него. И Мартин был.

Только он видел этот мир совсем другим, не замечая тысяч важных деталей, не обращая внимания на скрытые закономерности. Даже законы этого бытия для него были лишь далеким курсом начальной школы, в остальном оставаясь на долю отточенных рефлексов да тренированного чувства равновесия, недостатки которого возмещала идеальная пространственная память.

Неожиданно для себя я увидел его таким, каким он был для самого себя – уставшим, но еще очень сильным. Абсолютно уверенным в собственном видении мира, но все-таки чуточку готовым к неожиданному. Это мой шанс. Просто одолеть Мартина – половина победы. Нужно его удивить настолько, чтобы стена его уверенности дрогнула и подалась.

И тут картина моего хрустального мира разом преобразилась. Перестали мелькать кружащиеся в смертельном танце тела. Перестал вращаться воздух. То есть нет. Движение мира продолжалось. Но теперь оно было вне меня, по ту сторону незримого барьера, отделяющего твое «я» от остальной вселенной.

Хрустальный мир стремительно рос вокруг, наполняясь новыми деталями, сигналами, движением и жизнью.

Мне не нужно было так много. Мне было достаточно одного Мартина, что пошел сейчас в решающую атаку, снова раскручивая свой убийственный вихрь.

Натруженное тело, повинуясь команде, сжалось в комок, падая на циновку чугунной гирей. Только гиря продолжала бы вращаться, скованная собственной инерцией.

Я остановился, как будто был тут, в покое и забвении, всегда, с начала времен.

Мартин все-таки успел заметить, как это произошло. Ломая привычную цепочку рефлексов, он волевым усилием выгнул дугу атаки, изо всех сил стараясь довести ее до цели.

Ему это удалось каким-то чудом. Ценой невероятного напряжения. Я услышал, как хрустнули выворачиваемые суставы.

О, Мартин, я тебя все-таки вывел из равновесия. И как же ты собираешься возвращать себя из этого движения? Ты же меня так убьешь, пожалуй.

Моя ладонь коснулась его голени так нежно, словно хотела потрепать по щеке новорожденного. Мартин мне еще был нужен. Целым, способным передвигаться, невредимым, полным сил. Поверившим в меня, наконец.

Мне хватило всего трети оборота, чтобы остановить его бешеное вращение.

Мартин стоял, чуть пошатываясь, ко мне спиной, и непонимающе озирался. Я снова слышал, как хрустели, возвращаясь на место, вышибленные им в запале боя суставы. Будет болеть, но он привычный, потерпит.

– Мартин, ты уверен, что хочешь продолжить… теперь?

Он атаковал меня на звук, как стоял, спиной ко мне.

Теперь он не обременял себя определенным стилем, да и оставалась ли в его сознании хоть единая искра самоконтроля, сдержанности, холодного расчета?

Я чувствовал через хрустальный мир его горячую, бьющую в кровь ярость. И был ей так рад, как не был рад до того дня ничему на свете.

Лавина ложных выпадов, маскирующих настоящие, смертельно опасные удары, обрушивалась на меня потоком хаоса, безумного разрушительного движения, из которого я должен был вычленять крошечные следы информации, направленной не в пространство, а на меня, управляемой агрессии.

Я ужом извивался в этом темном лесу вспарывающих пространство рук и ног, не давая себе расслабиться даже на мгновение. Мартин был старым воякой, даже его кажущаяся безумием ярость была подчинена одному – обмануть противника, дать ему ошибиться, и тогда – добить, без колебаний и жалости.

Хрустальный мир трепетал на ветру его дыхания, пересказывая мне самые звериные, самые подсознательные его порывы. Не уверен, что минутой позже он сам их сможет вспомнить. Не уверен, что он и сейчас их хоть в какой-то степени осознает.

Не важно. Чтобы взять верх в этой схватке, мне нужна об окружающем мире вся информация.

Мы метались по залу в абсолютном молчании, и только сиплое дыхание все громче вырывалось у нас из груди. Пора было заканчивать, иначе… это ощущалось как холодная тяжесть внутри, в глубине хрустального мира, который был мной. То, что я делал в тот миг, заставило стронуться какие-то дремавшие силы. Или это сами силы давали о себе знать, внешне проявляясь в виде едва окрепшего юнца, ставшего вдруг настоящим, сильным, опасным и вертким противником. На самом же деле… что было на самом деле, мне думать тогда было некогда. Оставался лишь потаенный страх, что нечто теперь совершенно лишнее все-таки случится.

Раньше, чем я мог это позволить.

Хрустальный мир дрогнул.

Почувствовать себя собой.

Почувствовать себя вселенной.

Почувствовать себя им.

Я Мартин. Я сейчас Мартин. Я двигаюсь вперед. Непреодолимое, отточенное движение. Мальчишка должен оставаться собой, заниматься своими делами, своей собственной жизнью, а не лезть в это… треклятое болото.

Я ему покажу, что значит боль, та боль, что не проходит. Боль поражения, однажды случившегося, от воспоминаний о котором ты не избавишься уже никогда. Лучше сразу узнать, каково это, и не повторять чужих ошибок.

Вот ты какой, Мартин. Делаешь выбор за другого. Но выбор уже сделан. Тебе его не понять, потому что за меня его сделал мой хрустальный мир, подаренный мне без моего на то желания.