Книга Самозванцы - Сантьяго Гамбоа

— А рукопись, о которой вы говорите, профессор, — осторожно спросил Нельсон, — где она?

— Здесь… — ответил Клаус. — Она у Жерара, французского священника. Я сам имел возможность видеть ее этой ночью. Его миссия состоит в том, чтобы охранять ее, но, несмотря на это, он позволил мне поглядеть. Это оригинал. Она привязана у него стальным канатом к спине.

Нельсон замер от изумления. Он все-таки нашел ее! Господи, сказал он себе, если удастся выйти отсюда вместе с рукописью, тайное общество будет преклоняться перед ним. И у него было одно преимущество, по крайней мере, создавалось такое впечатление. Ни Клаус, ни кюре не знали, кто он на самом деле и какую роль играет в этой истории. Конечно, была еще куча проблем, начиная с этого странного похищения. Кто их захватил? Нельсон решил действовать с осторожностью. Первое, что нужно сделать, думал он, — это узнать, в каком месте их держат, в целях возможного бегства. Второе — подружиться со священником, чтобы он и ему показал свое бесценное сокровище, и, наконец, придумать что-нибудь, чтобы отобрать рукопись и освободиться, или по крайней мере сделать нечто, что привлекло бы внимание наблюдателей Вень Чена, которые должны были быть поблизости.

Сказав себе это, он решил, что план его безупречен. Который час? Два часа ночи. Скоро рассвет — время, когда можно попытаться что-то предпринять. Он предложил Гисберту Клаусу сигарету, намерившись обратить в преимущество его чувство вины на то время, пока это будет нужно, как вдруг они услышали шорох в глубине комнаты. Гисберт прижал палец к губам. «Тсс», — сказал он. Нельсон посмотрел в сторону хижины французского кюре, но свет не зажигался — знак того, что тот их не слушал. Тогда они на цыпочках подошли к месту, из которого исходил шум, и как раз вовремя: оба увидели, как в полу открылся люк, замаскированный под грудой деталей из сероватой пластмассы, и в темноте возник темный человеческий силуэт.

Один из агентов Чжэна отвез меня в гостиницу, предупредив, что, если будут какие-нибудь новости, я должен буду немедленно вернуться. Чжэн, воспитанный на традициях Красной Армии, не доверял своим и считал, что, если возникнет хоть малейший намек на путь, который может привести к священнику, действовать должны мы с ним вдвоем. Он сказал мне, что каждый день менял своих агентов, чтобы те не догадались, каков мотив наших поисков. Я был согласен на все, чтобы только уйти.

— Ах, жизнь моя, я думала, тебя не будет, — голос Омайры Тинахо лился в мои уши, как глицерин. — Я уже поднимаюсь.

Как я должен был принять ее? Держать дистанцию, чтобы она занервничала и допустила какую-нибудь ошибку? Это могло бы быть хорошим методом: избегать основного интересующего меня момента, а дальше, по мере того как встреча будет становиться более теплой, постепенно заставить ее рассказать все. «Тук-тук», — услышал я и побежал открывать, полный решимости, взволнованный, счастливый, довольный тем, что знаю, как себя вести.

— Привет, малыш, — сказала она мне, прекрасная в своем платье с летящей юбкой и глубоким декольте. — Я умирала от желания увидеть тебя.

Она поцеловала меня, страстно дыша, исследовав языком все уголки моего рта. Потом подняла юбку и опустила мою голову себе между ног, и я оказался среди увлажненных зарослей вьющихся волос, которые скрывали розоватый шрам от кесарева сечения. Я решил поменять план действий, потому что тактика «бдительного равнодушия» явно не удалась. Потом Омайра раздела меня, целуя, и это еще более поколебало мои первоначальные намерения, и в конце концов я решительно отбросил их в сторону, когда, нагая, она откинулась на стол, развела ноги и вскрикнула: «Возьми меня и ничего больше не говори». Тогда я забыл о планах, потому что правда состояла в том, что я не хотел больше ничего на свете, кроме как соединиться с ней, забыв обо всем, как в первый раз, и у меня разрывалось сердце, когда я прикасался к ней, когда входил в ее плоть, и тогда я понял сущность звука, поэзию темнокожего Гильена, ча-ча-ча, «сахар!» Селии Крус, игривую прозу Кабреры Инфанте, все, все одновременно в эту вечную секунду, потому что я влюблялся; я понимал, как прекрасен мир, если смотреть на него вместе с Омайрой, и как тускл, уродлив, враждебен мир без Омайры, и я отважился сказать: «Я люблю тебя», а она закричала: «Ах, малыш, если ты скажешь мне это еще раз, я кончу», и я, безумный, сказал ей: «Омайра, не покидай меня никогда», и она снова закричала: «Серафин, но как же я оставлю тебя, посмотри на меня, если я здесь, прикована к тебе», и я предпочел больше не задавать вопросов, подумав, что ее слова — это миражи опьянения, а потом, когда ее тело начало сотрясаться в судорогах, когда дыхание ее стало похожим на дыхание быка и она сказала мне на ухо: «Ах, командир, разряди в меня свою пушку», я почувствовал «Маэлстром» По, Биг-Бен, метеоритный дождь, целую вселенную у себя в позвоночнике, а она, задыхаясь от собственной слюны, тихо проговорила: «О, чувственный член, почему ты мне столько даешь, это счастье», и стала успокаиваться, очень медленно, полная неги, с полузакрытыми глазами; и тогда я помог ей подняться, и мы перешли на постель и там переплелись в слепом объятии, под одеялами, ища защиты от чего-то, что рано или поздно явится, чтоб разлучить нас, причинить боль, вернуть нас тому миру потемок, в котором мы пребывали раньше, заблудившись, не зная, где настоящая жизнь.

— Ты хочешь есть? — спросил я.

— Нет, какое там, — ответила она, снова целуя меня. — Я хочу остаться здесь, с тобой. Я не хочу, чтобы ты двигался. Я хочу слышать, как ты дышишь.

Мадам Баттерфляй, Мата Хари, кто бы ты ни была, я люблю тебя, я верю тебе, какое мне, к черту, дело до рукописи, сказал я себе и погасил свет, опутанный ее объятиями, я тоже хочу слышать, как ты дышишь; и так, очень медленно, мы засыпали, и я, давно мечтавший стать писателем, вспомнил стихотворение Леона де Грейффа и прочитал ей: «О, эта ночь, навсегда уснем мы, / наутро нас не разбудят, и никогда нас не разбудят».

Однако реальность — это единственное, что всегда настигает нас, и около часа ночи раздался телефонный звонок.

— Алло?

— Думаю, они у нас. — Это был голос Чжэна. — Спускайтесь в холл. Я уже послал за вами человека.

— Мы не можем сделать это утром? — взмолился я, сжимая тело Омайры.

— Нет, поторопитесь. Все объясню на месте.

Сам Пекин этой ночью казался нереальным, но мне было легче оттого, что я знал: Омайра ждет моего возвращения. «Если тебе нужно уйти, иди, но я останусь здесь, — сказала она и добавила: — Не знаю, во что ты впутался, Серафим… Не буду ни о чем тебя спрашивать, но, если здесь замешаны женщины, предупреждаю: у меня на это хороший нюх!» Мне понравилось, что она ревнует. Это был своего рода способ сказать: ты уже мой.

Когда я приехал, Чжэн повел меня на террасу и протянул бинокль:

— Вон там, смотрите.

Вначале я увидел только два темных круга, но потом среди бликов смог различить очертания некого строения.

— Как вы это обнаружили? — спросил я.

— Один из моих людей увидел, как из гаража выезжает автомобиль через служебную часть ресторана. Его вела блондинка. Это весьма необычно. Возможно, это ничего не значит, но стоит проверить. Идемте.