Книга Самозванцы - Сантьяго Гамбоа

— А, уже ближе, — сказал священник. — В таком случае, возможно, вы и есть тот человек, которого я жду. Я вас проверю: вы интересуетесь китайской поэзией XVIII века?

Нельсон посмотрел на Клауса, не понимая, и тот сделал ему жест, которым хотел сказать: «Он действительно кажется сумасшедшим, но через некоторое время перестает им казаться. Это всего лишь человек, который слишком много времени провел в одиночестве. Послушайте его. Оно того стоит».

— Я ничего в этом не понимаю, падре, извините, — ответил Нельсон. — У меня сегодня вечером было назначено свидание, и когда я шел на него, кто-то силой притащил меня сюда. Я знаю профессора, но вас…

Сказав это, он вспомнил о Вень Чене. Он говорил ему о пропавшем французском священнике, том, что охранял рукопись, которую все искали. И его немедленным заключением было: это он, и он в руках Клауса, который действительно немецкий шпион и организовал его, Нельсона, похищение! Кроме Вень Чена, только Клаус знал, в какой гостинице он живет. Кроме того, он мог видеть Нельсона с Ириной — ведь с ней Нельсон познакомился в «Кемпински», где остановился Клаус. Эти мысли возникли в его голове в десятые доли секунды, как обычно бывает с великими откровениями. И он с недоверием посмотрел на Клауса.

— Надеюсь, вы не думаете, что я… — сказал Клаус. Нельсон напряг все мускулы своего тела и прыжком взлетел на один из ящиков.

— Здесь что-то нечисто, — заявил он сверху. — Я не спущусь отсюда до тех пор, пока происходящее не прояснится!

— Осторожно! — предупредил его Клаус. — Вы можете упасть спиной и удариться затылком или пораниться ржавым гвоздем.

— По мне, так можете хоть навечно оставаться на этом ящике, — пожал плечами Жерар. — Если вы не мой связной, делайте что хотите, господа…

Сказав это, он удалился в свое убежище из дерева и жести. Потом погасил фонарь, и «гриб» исчез в потемках. Клаус продолжал настаивать:

— Спускайтесь оттуда, ради Бога. Вы можете повредить себе что-нибудь. Идите сюда, позвольте объяснить вам то, что мне известно.

Нельсон засомневался. Возможно, у Клауса инструкция — заставить его поверить, что они оба пленники, и, таким образом, воспользовавшись доверием, обычно рождающимся между двумя людьми, пережившими одно и то же несчастье, выудить у него то, что ему было известно. Но что-то тут не сходилось: если кюре, с которым Нельсон только что познакомился, — тот самый, о котором говорил Вень Чен, значит, и рукопись здесь, в этом темном помещении.

— Спускайтесь, пожалуйста, — настаивал немец. — Не ведите себя, как ребенок, подвергая опасности прежде все го себя. Идите сюда, дайте руку.

Нельсон решил спуститься, но без помощи профессора. Он тихо спрыгнул. Потом зажег сигарету, закурил.

— Что это все значит, профессор? — спросил он.

— Я расскажу вам прежде всего, как я сам здесь оказался, — сказал Клаус. — Это некоторым образом объяснит ваше присутствие. Все это — моя вина. Вы с этим никак не связаны.

Нельсон был благодарен, что разговор ведется по-английски, на языке, которым оба прекрасно владели, поскольку ошибки профессора в испанском доводили его до белого каления. Что же такое «это», с чем он никак не связан? Нельсон сел на старый ящик из-под прохладительных напитков и стал слушать.

— Я был ночью в парке Пурпурного бамбука, знаете это место? — спросил Гисберт Клаус. — Ну, не важно, это красивейшее место на северо-западе Пекина. Я пил чай и делал некоторые заметки касательно своего пребывания в городе, книг, которые нашел, писал и о том, что я здесь узнал. Когда я вышел из чайного домика и уже собирался возвращаться в отель, рядом остановились два автомобиля, и двое незнакомцев, которых я, кстати, раньше не видел, притащили меня сюда. Полагаю, ваша история похожа на мою, но боюсь, вас вовлекли во все это по моей вине. Видите ли, вполне возможно, что в моем номере нашли ваш роман, который вы так любезно сочли возможным мне посвятить, и карточку с координатами вашего отеля. Вся эта история кажется безумной, но если вы немного успокоитесь, я вам ее расскажу. Повторяю вам, все произошло по моей вине. Виновато мое тщеславие и гордость знакомством с вами.

Сказав это, немец рассказал Нельсону с самого начала о своем интересе к творчеству Ван Мина, о научных статьях об этом поэте и о своем намерении, которое сейчас он считал легкомысленным, совершить переворот в синологии, сделав открытие такого значения, что имя Гисберта Клауса вознеслось и пребывало бы в веках наравне с именами мэтров этой столь сложной науки, основоположником которой был отец Матео Риччи, иезуит, которым Гисберт так восхищался. Профессор Клаус так и выразился — «пребывало бы в веках», однако потом объяснил, что некоторым образом в научных дисциплинах идея этого пребывания в веках иная, чем в искусствах, где среди других значится и имя высокочтимого писателя из Перу, знаменитого прозаика, поскольку в науке открытия живут, да позволено будет высказать эту азбучную истину, до тех пор, пока не будут превзойдены новым открытием, что почти всегда рано или поздно происходит, или же, что еще хуже, они превращаются во всем известные вещи, что делает его поведение еще более легкомысленным и безответственным. Тут он наконец заговорил о рукописи «Далекая прозрачность воздуха», обо всем том, что видел и не смог рассказать, о том, как впервые узнал о ее существовании от любезного букиниста с улицы Донгси, где он нашел и первое издание Хосе Марии Аргедаса, с которого, заметил профессор, и началась эта интрига, хотя здесь была своя хорошая сторона, по крайней мере для него — а именно, возможность познакомиться со столь выдающимся представителем американской литературы. Затем Гисберт подробно остановился на открытиях, сделанных им при чтении книги Пьера Лоти, на непосредственной причине этого любопытства, возникшей еще в Париже, а также на внезапном и властном желании предпринять путешествие в Пекин, позволившее ему некоторым образом заново открыть жизнь, которой он так пренебрегал, что посвятил последние пять десятилетий своего существования учебе, библиофилии и читальным залам, в то время как за их пределами пульсировало настоящее, которым он никогда не интересовался. Никогда, вплоть до этого путешествия, естественно. Теперь же он был здесь и думал, что зашел слишком далеко, что вот такой ценой он заплатил за свою неопытность, поскольку эта рукопись приносит несчастья, и его предупреждали, но он, по своему высокомерию, продолжал, будучи слепым к предупреждениям, до тех пор, пока не попал в это место, и мимоходом втянул в приключение его, высокочтимого поэта. Профессор поклялся, что если представится случай, он все объяснит и сделает все возможное, чтобы Нельсона освободили. Друг мой писатель, вы не заслуживаете этого, и — это он сказал очень убежденно, — он догадывается, кто такие могут быть похитители — тайное общество в действительности, секта. Он посоветовал Нельсону не волноваться на этот счет: дескать, друг мой, я вас втянул в круговорот событий, и я вас вытащу, будьте уверены, пусть даже это будет последнее, что я сделаю в жизни.

Нельсон остался под очень большим впечатлением от того, что только что услышал. Если все это была правда — а на данный момент ему не приходило в голову ни единого соображения, почему бы это не могло быть правдой, — то Клаус самостоятельно добрался до рукописи и не имел ни малейшего представления о его, Нельсона, отношениях с Вень Ченом и тайным обществом, членов которого, по-видимому, и считал организаторами тройного похищения. По правде говоря, многое из того, о чем рассказал Клаус, Нельсон уже знал. Возможна ли такая цепь случайностей? Трудно было свыкнуться с этой мыслью. Но очевидно было одно — до сих пор Клаус ни о чем его не спросил.