Книга Кельтский круг - Карло Шефер

Мейзенбург удивленно посмотрела на него.

— Биргитта или как там? Барбель? Нет. — Она порылась в своих бумагах. — Вот. Ее зовут Бабетта.

— Во-вторых, господин Терфельден, вам по профессиональным причинам некогда было заботиться о Бабетте. Значит, как я понимаю, вы все двенадцать последних лет трудились без передышки. Все субботы, воскресенья, рождественские праздники, Пасху, Троицу, каждое лето?

Терфельден насмешливо покачал головой и промолчал.

— В-третьих, фрау Шёнтелер, вы получаете социальную помощь. На какие средства, позвольте вас спросить, вы приобрели такой пуловер? Прежде вы подрабатывали в разных местах. Продолжаете в том же духе? Возможно, я даже знаю, в чем состоит ваша подработка. — Тут он с отчаянием вспомнил, что не может выразиться конкретней, так как именно Ильдирим ничего не должна знать про их параллельное расследование.

В кабинете поднялся шум. Тойер же, не моргнув глазом, задал вопрос: не в рамках ли этой подработки появилась на свет Бабетта?

— Да хоть бы и так! — заорал Терфельден. — Не твое собачье дело.

— Поэтому я требую, чтобы сначала было подтверждено отцовство этого господина! — крикнул в ответ Тойер.

Затем все закончилось, хотя, разумеется, все опять повисло в воздухе. Смелый выпад Тойера все-таки подействовал, и господина Терфельдена обязали подтвердить свое отцовство. В остальном же поводов для торжества не было. В том же составе они встретятся осенью и обсудят еще раз все вопросы, а до того времени Бабетта останется там, где была.

— Я требую, — крикнула адвокат, уходя, — чтобы фрау Ильдирим прошла проверку на верность конституции страны. Вон что творится в мире. А то как бы Бабетта не вернулась к родной матери в хиджабе…

Тойер схватил Ильдирим и вытолкнул ее в коридор.

На улице они оба закурили — сначала молча.

— С медведями все-таки легче, — проговорил наконец Тойер.

Ильдирим кивнула.

— Я оба раза была не на высоте. Что ты сегодня делаешь?

Ко всем прочим неприятностям к гаупткомиссару вернулась и похоть. Однако полицейский ответил — у него было слишком гадко на душе, чтобы снова что-то выдумывать, — что попробует расколоть Людевига.

— Я все поставлю на карту. Все из него выжму. Это надо было сделать уже давно.

— Ты ведь на больничном.

— Он этого не знает.

— Зато я знаю! — крикнула она. — В конце концов, ведь я курирую следствие. Или ты забыл?

— Я поеду туда.

Потом они разошлись в разные стороны. У него был больничный, но он пошел работать, она числилась на службе, но направилась домой. Вскоре оба затерялись в сутолоке Курфюрстенанлаге. Две удалявшиеся друг от друга точки.

17

Сейчас раннее утро, ночь еще не разжала свою по-весеннему свежую хватку, не убрала свои темные пальцы с макушек деревьев. Последние заморозки уже не серебрят траву, но все же ощущаются в предрассветных сумерках. Я вижу их сероватый плат в лесу, когда плебс еще спит.

За окном усердно насвистывает дрозд. Коротенькая песенка поначалу трогает мне душу… Потом я присматриваюсь к пичужке. Скучный, черноватый сюртучок из перьев, тусклые бусинки глаз, взгляд пустой, будто яичная скорлупа; на правом крыле просвечивает розовая кожица. На клюве белое пятнышко. Словно дрозд клевал помет. Привет от археоптерикса. Палеозавр со слабостью к червям, переодевшийся в это серое безобразие. Он маячит передо мной, прямо передо мной, нас разделяет лишь тонкая пластина стекла. Соседская кошка грациозно подкрадывается к птице на бархатных подушечках. Легким ударом лапы она смахивает дрозда с оконного карниза. Далее следуют жалобный писк и блаженное мяуканье.

Если я затаю дыхание и доверюсь своим органам чувств, до меня даже донесется хруст косточек. Или это предчувствие конца и мое воображение играет со мной злую шутку? А может, радостное предвкушение конца? Таким было утро перед той, первой ночью. Килле оказалась сильной и храброй, она это сделала…

В тот давний роковой день я лежал, словно надломленное растение. Потом мне казалось, будто я слышу, как ломается мое тело. Почему я должен ужасаться, если разрушаются тела моих врагов?

«Skidsonaranthropos». «Человек — лишь сон тени».[24]

— Ты так удивительно точно умеешь обращаться со словами… — Она держала его голову обеими руками, он наслаждался ее прикосновением. — Когда ты это написал, мой мастер?

— Сразу после первого дела, ты помогла мне обрести слово…

Да, ему это тоже нравилось, точно, ему нравилось.

Шлирбахский дом произвел на Тойера удручающее впечатление, но иного он и не ожидал. Современный двухэтажный элитный дом с дорогими деревянными элементами фасада — вроде все как положено. Но на склоне горы он выглядел как-то холодно и угрюмо. Роскошный саркофаг. Как уже рассказывал Штерн, там и сям из стены торчали инородные кубистские эркеры, пялились круглые глухие иллюминаторы «бычий глаз», лихой мостик вел к стальной двери — покоям увядающей нимфы.

Этажи виллы располагались на склоне уступами, и нижний этаж напоминал выдвинутый ящик. Дом стоял в лесу. Со стороны Гейдельберга он еле просматривался за деревьями. Маловероятно, чтобы Людевиг мог определить личность какого-нибудь гостя своей жены, если у него не было для этого другой возможности.

Комиссар еще раз задумался над тем, какими конкретными фактами они располагают. Можно было бы сделать еще многое. Скажем, опросить модельные агентства, объединенными силами управления «Гейдельберг-Центр» охватить и проверить всех окрестных проституток. Но сейчас, связанный по рукам и ногам, он мог рассчитывать лишь на личное общение с подозреваемым. Выглянуло солнце. Дом остался в тени.

Сначала Тойер позвонил наверх. Фрау Людевиг была дома, она открыла дверь в утреннем халате. Могучий сыщик непроизвольно попятился назад, подальше от похотливой самки, словно боялся, что она его проглотит.

— Фрау Людевиг, я намерен поговорить с вашим супругом. Знаю, вы исключаете такую возможность, но не стану скрывать — мы все-таки подозреваем, что за убийствами стоит именно он.

С насмешливой улыбкой риелторша покачала головой.

— Я прошу вас принять это к сведению, вот и все, — разозлился Тойер. — Что уж там вы будете делать с этой информацией — ваше дело. Кажется, вы не слишком печалитесь о ваших голубках, ныне покойных.

— Вы не можете заглянуть мне в душу, господин Тойер…

— Слишком много на ней покровов, а самой души маловато…

— …к тому же, конечно, это были любовники, а не возлюбленные. Большой любви не было. Да и многовато их было.

— Вот это уже другое дело. Ну ладно, сударыня, теперь вы можете снова одеть свою душу. — В ее присутствии он чувствовал себя жалким и неуклюжим.