Книга Употребитель - Алма Катсу

У Люка ком подступает к горлу. Он резко подвигает ноутбук к Ланни. Он больше не хочет смотреть.

— Я понимаю, — кивает она. У нее тоже перехватило дыхание, она вот-вот расплачется. — Мне нестерпимо думать о том, что его нет, что он ушел навсегда. Его отсутствие — словно дыра у меня в груди. То чувство, которое я носила в себе двести лет, отнято у меня, вырвано с корнями. Не знаю, как буду жить дальше. Вот почему я прошу вас… пожалуйста, побудьте со мной еще немного. Я не могу оставаться одна. Я с ума сойду.

Она ставит ноутбук на пол и тянется к руке Люка. Ее рука такая маленькая и теплая. Ладонь влажная, но Люк не может понять, у него или у нее.

— Я просто не знаю, как вас благодарить за то, что вы сделали для меня, — говорит Ланни, глядя на него пронзительным взглядом, который проникает внутрь Люка, и ему кажется, что она видит его насквозь. — Я… Мне никогда… Я хочу сказать, что никто никогда не был так добр ко мне. Никто так не рисковал ради меня.

Неожиданно ее губы прикасаются к его губам. Люк закрывает глаза. Он целиком отдается мягкой влажности ее губ. Он падает на кровать, увлекая за собой почти невесомую Ланни. Его сердце рвется надвое. Он в ужасе от того, что делает, но именно этого ему хотелось с самого первого мгновения, как только он ее увидел. Он не вернется в Сент-Эндрю — по крайней мере, не сразу. Он последует за ней. Как он может уйти? Он так нужен ей. У него такое чувство, что в его грудь вонзился крюк, но ему не больно. Он легко, без напряжения идет за Ланни. Он не может сопротивляться. Он прыгает со скалы в черную воду, не видя, что ждет его в глубине, но знает, что ничто на свете не остановит его.

Глава 26

Бостон

1817 год

Выслушав историю Адера, я, охваченная страхом и жалостью к себе, удалилась в свою комнату, улеглась в постель и подтянула колени к груди. Я боялась вспоминать о том, что рассказал мне Адер, и пыталась отогнать от себя воспоминания.

В дверь постучал Алехандро. Я промолчала. Он приоткрыл дверь и внес поднос с чаем и бисквитами. Алехандро зажег несколько свечей и сказал:

— Нельзя сидеть в темноте, Ланор, это так тоскливо.

Затем он поставил рядом со мной чашку на блюдце, но мне было не до его любезностей. Я сделала вид, будто смотрю за окно, на тихую бостонскую улочку, но на самом деле я ничего не видела. Я была по-прежнему ослеплена гневом и отчаянием.

— О, моя милая, не надо так грустить. Я знаю, это пугает. Я ужасно испугался, когда это случилось со мной, потому что это было… неведомое. Тайна. Глубокий, темный провал.

— Скажи мне, Алех, что мы такое? — спросила я, прижав к груди подушку.

— Ты — это ты, Ланор. Ты не имеешь никакого отношения к колдовскому миру. Ты не можешь проходить сквозь стены, как призрак, не можешь навещать Господа в раю. Мы спим, едим и пьем, мы проводим дни, как все обычные люди. Единственное различие в том, что обычный человек время от времени гадает, какой же день станет для него последним, а наши с тобой дни никогда не будут сочтены. Мы живем и живем, видя все происходящее вокруг нас. — Эти слова Алехандро произнес бесстрастно, словно бесконечное течение дней отняло у него все чувства. — Когда Адер объяснил, что он сделал со мной, мне захотелось покончить с жизнью. Мне хотелось бежать от ужасной неизвестности, даже если это означало самоубийство. Но именно убить себя я и не мог. А ты, помимо всего прочего, потеряла ребенка… Это так страшно, что нет слов. Бедняжка Ланор. Но, знаешь, твоя печаль пройдет, — продолжал Алехандро. Я слушала его певучий английский, все еще приправленный испанским акцентом. Он сделал глоток чая и посмотрел на меня сквозь пар, поднимающийся над чашкой. — С каждым днем прошлое будет уходить все дальше и дальше, а жизнь рядом с Адером будет становиться все более привычной. Ты станешь членом нашей семьи. Потом, в какой-то день, ты вспомнишь что-то из другой жизни — брата или сестру, какой-то праздник, дом, в котором ты жила, любимую игрушку, — и поймешь, что больше не оплакиваешь свои потери. Это будет что-то такое, что случилось с тобой давным-давно и уже тебе не принадлежит. Вот тогда ты поймешь, что превращение совершилось.

Я посмотрела на него через плечо:

— А сколько времени пройдет, прежде чем уйдет боль?

Алехандро тонкими щипчиками взял из сахарницы кусок сахара и положил в чашку:

— Все зависит от того, насколько ты сентиментальна. Я, к примеру, ужасно мягкосердечен. Я любил свою семью и после превращения долго тосковал по родне. А вот Донателло, возможно, никогда не оглядывался назад. В своем прошлом он ничего драгоценного не оставил. Родители бросили его, когда он был еще маленьким — из-за того, что у него была связь со взрослым мужчиной. — Последние слова Алехандро произнес шепотом, хотя в этом доме все до единого были содомитами, если не хуже. — Его жизнь была полна лишений и неуверенности. Поношения, голод, тюрьма… Нет, вряд ли он о чем-то сожалеет.

— А я не думаю, что моя боль когда-нибудь утихнет. Мой ребенок погиб! Я хочу вернуть мое дитя. Я хочу, чтобы мне вернули мою жизнь.

— Ребёнка тебе не вернуть, это невозможно, ты должна это понять, — мягко проговорил Алехандро, потянулся ко мне и погладил мою руку. — Но скажи мне, дорогая, зачем тебе твоя прежняя жизнь? Судя по тому, что ты мне рассказывала, тебе не к кому и не к чему возвращаться. Твои родные вышвырнули тебя из дома, они бросили тебя в такое время, когда тебе так нужна была их забота. Я не вижу ничего такого, о чем тебе стоило бы сожалеть. — Алехандро пристально смотрел на меня своими темными, добрыми глазами. Он словно пытался заставить мое сердце откликнуться. — В пору бед нам часто хочется вернуться к чему-то знакомому. Но это пройдет.

— Но… есть кое-кто… — пробормотала я.

Алехандро наклонился ближе. Он был готов выслушать мое признание.

— Друг. Я тоскую по одному особенному другу.

Алехандро и вправду был доброй душой, он любил ностальгические воспоминания. Он зажмурился, словно кот в солнечный день на подоконнике, предвкушая мой рассказ.

— По людям всегда тоскуешь сильнее всего, — сказал он. — Расскажи мне об этом друге.

С тех пор, как я покинула Сент-Эндрю, я всеми силами старалась не думать о Джонатане. Правда, совсем не думать о нем было выше моих сил, поэтому я давала себе маленькие послабления — несколько минут перед сном. Тогда я вспоминала о его горячей щеке, прикасающейся к моей, и то, как у меня бежали по спине мурашки, когда он обвивал руками мою талию, затянутую в корсет, и я полностью принадлежала ему. Мне трудно было сдерживать чувства даже тогда, когда Джонатан был всего лишь призраком в потайных уголках памяти, а рассказывать о нем было очень больно.

— Не могу, — покачала я головой. — Я слишком сильно тоскую по нему.

Алехандро откинулся на спинку стула:

— Этот друг для тебя — все на свете, да? Любовь всей жизни. Он был отцом твоего ребенка.