Книга Любовь и разлука. Опальная невеста - Сергей Степанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Где молодая царица? – спросила старица Марфа сенных боярышень.
– Государыня еще не выходила из сенника, – испуганно донесли ей.
– Что за диво? Свершилось ли меж ними доброе? – допытывалась старица Марфа.
Комнатные девки и боярышни подавленно молчали. Вдруг из толпы раздался дерзкий голос:
– Ежели свершилось, то наверняка не доброе.
– Кто сие молвил? – вскинулась старица Марфа.
Девки поспешно расступились. Перед старицей стояла Марья Милюкова. После ссылки Хлоповой ближнюю сенную боярышню свели с кремлевского верха, но падение Салтыковых вновь вернуло ее в царские хоромы. Она стояла, уперев руки в бока и бесстрашно глядя на старицу.
– Помню тебя, – с расстановкой произнесла старица Марфа, буравя гневным взором смелую боярышню. – Ты у Машки Хлоповой ходила в подружках и строптивость свою не оставила! Откуда тебе ведомо, что между государем и государыней не случилось доброго?
– Видать, государь не лед ломал, а грязь топтал! – с дерзкой усмешкой отвечала Милюкова.
– Как ты осмелилась вымолвить такое о государыне! – взвилась старица, замахиваясь посохом на боярышню.
Милюкова, не испугавшись посоха, отвечала:
– Ежели невеста была честной, пошто государь затворился от всех поутру? Пошто она сама не пошла в мыленку показать сорочку и простыни?
Старица Марфа остановила руку, занесенную для удара. В самом деле! Отчего невеста носа не кажет из сенника? Если она не сберегла девичью честь для супруга, то нет вины тяжелее! Но как сие могло случиться с княжной, находившейся под строгим приглядом родных? Неужели скромница всех обманула? Сказано о таких: аще девическую печать и разорит, а девицею именуется; образ бо, яко девица, а нравом, яко окаянная блудница. Раздувая ноздри от гнева, старица приказала Милюковой:
– Сбегай в сенник! Моим именем вели невесте показать сорочку. Ежели на сорочке кровь, тебе, боярышня, урежут язык за неистовые речи про государыню. А ежели нет крови, то… – Старица до хруста в пальцах сжала посох.
Милюкова с напускной беспечностью отправилась проведать невесту. Через некоторое время она прибежала назад, разом потеряв свою самоуверенность, и испуганно крикнула:
– Государыне худо! Держится за живот и протяжно стонет. Вот что я нашла на постели рядом с ней.
Милюкова протянула старице маленькую склянку зеленого стекла. Старица подозрительно понюхала и спросила:
– Кто испытывал питье и еду, что принесли в сенник?
Комнатные девки неуверенно отвечали, что романею и куря верченное велел поставить у постели боярин Федор Иванович Шереметев, а кто из челяди исполнял его приказ, им неведомо. Царицыну еду и питье пробует боярыня кравчая, однако свадьба изменила обычный порядок, так что питье, пожалуй, никто заранее не вкушал. Старица Марфа только глаза закатила от негодования и коротко бросила:
– Позвать дохтура Бильса.
Доктор Валентин Бильс немедленно явился на зов. Любезно улыбаясь, он высказал предположение, что молодую царицу ранила стрела слишком пылкого Купидона:
– Раны, нанесенные Купидоном в первую брачную ночь, сильно кровоточат, но быстро заживают, оставляя сладостные воспоминания.
Старица Марфа резко оборвала его рассуждения:
– Не знаю, про кого ты, дохтур, толкуешь, только ступай скорее в сенник.
Бильс отсутствовал довольно долго и вернулся крайне встревоженный. Старица спросила у него:
– Что скажешь? У государыни такая же пустая желудочная хворь, какая была у Хлоповой?
– Увы, нет! – мрачным голосом отвечал Бильс. – У Ее Величества наблюдаются все признаки тяжелого отравления. Я дам ее величеству сильное рвотное, но боюсь, что отрава уже сделала злое дело.
Милюкова с помощью комнатных девок вынесла невесту. Лицо княжны было мертвенно-бледным. Она протяжно стонала от невыносимой муки и держалась руками за живот, словно восковая кукла, пронзенная железной спицей.
В Кремле делали вид, что ничего особенного не произошло, но шила в мешке не утаишь, и по Москве поползли слухи, что молодая царица занедужила сразу после свадьбы. В Нижнем Новгороде тоже узнали о беде. Нефед Минин, державший фонарь над свечой, когда молодых вели опочивать, глухо отписал матери, что ныне государь велел всем молиться о здоровье государыни. Татьяна Минина примчалась поделиться новостью с подругой. Бабушка Федора сразу осведомилась:
– Долгорукова недужит чревом?
– Истинно так! – подтвердила Минина и разочарованно спросила: – Откуда тебе ведомо? Разве кто-то опередил меня с вестью?
Федора ничего не отвечала, только испуганно глянула на образа в углу и перекрестилась. Наверное, Минина ожидала, что ее подруга разразится язвительными замечаниями, что вот-де государю так долго подбирали невесту, а нашли хворую. Но Федора не поддержала разговора и вообще была молчалива и подавлена. Марья испытывала двойственные чувства. Она жалела Мишу, но к жалости примешивалась толика злорадства. Поймав себя на злых мыслях, он устыдилась и поспешно прошептала:
– Дай Бог, чтобы царица поправилась!
Несмотря на благочестивые мысли, в голову невольно закрадывались дерзкие мечтания. Марья гнала их, но они возвращались, тем более что слухи о болезни царицы становились тревожнее и тревожнее. В начале зимы, когда выпал первый снег, в усадьбу Минина прискакали братья Желябужские. Они валились с ног от усталости, но были возбуждены и не то чтобы радостны, а скорее крепко озадачены. «Опять перемены», – подумала Марья, припоминая прошлогодний приезд дядей. Иван Желябужский, плотно закрыв все двери, зашептал:
– Великий государь соизволил призвать меня в свои хоромы и сказал, что больная государыня желает поговорить с Марьей Хлоповой.
– Али будет розыск? – переполошилась Федора. – Машенька ни в чем не виновата.
– Государыня Марья Владимировна пожелала увидеться тайно. Ее повезут к Троице в Сергиев монастырь помолиться о здравии. И нам велено привезти туда племянницу.
– Зачем? – недоумевала бабушка.
Но Иван ничего не мог объяснить встревоженной матери. Федора с испугом расспрашивала сына, не обнесли ли внучку перед государыней, не выдумали ли злые люди, будто она радовалась ее болезни. Иван Желябужский пожимал плечами и отговаривался незнанием. Вдруг Александр, молчавший весь вечер, сказал:
– Среди народа шепчутся, что болезнь Долгоруковой – это Божья кара за обиду, нанесенную Марье Хлоповой.
– Неужто так говорят? – обрадованно вскинулась Федора. – Не грешат на сглаз или ворожбу?
– Я тоже слышал про Божье наказание за обиженную племянницу, – подтвердил Иван Желябужский.
На семейном совете решили, что Марью повезет к Троице дядя Иван, а Александр останется с матерью. Одряхлевшая Федора не вынесла бы скорой езды. После долгих споров решили не спрашивать разрешения у воеводы. Кто знает, поверил бы воевода, что Марью зовет царица. Скорее всего, задержал бы их отъезд, затеяв долгую переписку с Москвой. Времени на сборы не оставалось, но Марье собраться было только подпоясаться. Она взяла маленький сундучок, побросала в него кое-какую рухлядь и была готова. Бабушка заохала:
