Книга Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский

– На улице, случайно. Он остановился со мной на минуту,опять просил быть знакомым. Спрашивал об вас: не знаю ли я, где теперь вы? Емуочень надо было вас видеть, что-то сказать вам.

– Ах, Алеша, съезди, покажись ему, – подхватила Наташа,понявшая, к чему я клоню.

– Но... где ж я его теперь встречу? Он дома?

– Нет, помнится, он сказал, что он у графини будет.

– Ну, так как же... – наивно произнес Алеша, печально смотряна Наташу.

– Ах, Алеша, так что же! – сказала она. – Неужели ж тывправду хочешь оставить это знакомство, чтоб меня успокоить. Ведь этопо-детски. Во-первых, это невозможно, а во-вторых, ты просто будешьнеблагороден перед Катей. Вы друзья; разве можно так грубо разрывать связи.Наконец, ты меня просто обижаешь, коли думаешь, что я так тебя ревную. Поезжай,немедленно поезжай, я прошу тебя! Да и отец твой успокоится.

– Наташа, ты ангел, а я твоего пальчика не стою! – вскричалАлеша с восторгом и с раскаянием. – Ты так добра, а я... я... ну узнай же! Ясейчас же просил, там, в кухне, Ивана Петровича, чтоб он помог мне уехать оттебя. Он это и выдумал. Но не суди меня, ангел Наташа! Я не совсем виноват,потому что люблю тебя в тысячу раз больше всего на свете и потому выдумал новуюмысль: открыться во всем Кате и немедленно рассказать ей все наше теперешнееположение и все, что вчера было. Она что-нибудь выдумает для нашего спасения,она нам всею душою предана...

– Ну и ступай, – отвечала Наташа, улыбаясь, – и вот что,друг мой, я сама хотела бы очень познакомиться с Катей. Как бы это устроить?

Восторгу Алеши не было пределов. Он тотчас же пустился впредположения, как познакомиться. По его выходило очень легко: Катя выдумает.Он развивал свою идею с жаром, горячо. Сегодня же обещался и ответ принести,через два же часа, и вечер просидеть у Наташи.

– Вправду приедешь? – спросила Наташа, отпуская его.

– Неужели ты сомневаешься? Прощай, Наташа, прощай,возлюбленная ты моя, – вечная моя возлюбленная! Прощай, Ваня! Ах, боже мой, явас нечаянно назвал Ваней; послушайте, Иван Петрович, я вас люблю – зачем мы нена ты. Будем на ты.

– Будем на ты.

– Слава богу! Ведь мне это сто раз в голову приходило. Да явсе как-то не смел вам сказать. Вот и теперь вы говорю. А ведь это очень трудноты говорить. Это, кажется, где-то у Толстого хорошо выведено: двое дали другдругу слово говорить ты, да и никак не могут и все избегают такие фразы, вкоторых местоимения. Ах, Наташа! Перечтем когда-нибудь «Детство и отрочество»;ведь как хорошо!

– Да уж ступай, ступай, – прогоняла Наташа, смеясь, –заболтался от радости...

– Прощай! Через два часа у тебя!

Он поцеловал у ней руку и поспешно вышел.

– Видишь, видишь, Ваня! – проговорила она и залиласьслезами.

Я просидел с ней часа два, утешал ее и успел убедить вовсем. Разумеется, она была во всем права, во всех своих опасениях. У менясердце ныло в тоске, когда я думал о теперешнем ее положении; боялся я за нее.Но что ж было делать?

Странен был для меня и Алеша: он любил ее не меньше, чемпрежде, даже, может быть, и сильнее, мучительнее, от раскаяния и благодарности.Но в то же время новая любовь крепко вселялась в его сердце. Чем это кончится –невозможно было предвидеть. Мне самому ужасно любопытно было посмотреть наКатю. Я снова обещал Наташе познакомиться с нею.

Под конец она даже как будто развеселилась. Между прочим, ярассказал ей все о Нелли, о Маслобоеве, о Бубновой, о сегодняшней встрече моейу Маслобоева с князем и о назначенном свидании в семь часов. Все это ужасно еезаинтересовало. О стариках я говорил с ней немного, а о посещении Ихменеваумолчал, до времени; предполагаемая дуэль Николая Сергеича с князем моглаиспугать ее. Ей тоже показались очень странными сношения князя с Маслобоевым ичрезвычайное его желание познакомиться со мною, хотя все это и довольнообъяснялось теперешним положением...

Часа в три я воротился домой. Нелли встретила меня с своимсветлым личиком...

Глава VI

Ровно в семь часов вечера я уже был у Маслобоева. Онвстретил меня с громкими криками и с распростертыми объятиями. Само собоюразумеется, он был вполпьяна. Но более всего меня удивили чрезвычайныеприготовления к моей встрече. Видно было, что меня ожидали. Хорошенькийтомпаковый [14] самовар кипел на круглом столике, накрытом прекрасною и дорогоюскатертью. Чайный прибор блистал хрусталем, серебром и фарфором. На другомстоле, покрытом другого рода, но не менее богатой скатертью, стояли на тарелкахконфеты, очень хорошие, варенья киевские, жидкие и сухие, мармелад, пастила,желе, французские варенья, апельсины, яблоки и трех или четырех сортов орехи, –одним словом, целая фруктовая лавка. На третьем столе, покрытом белоснежноюскатертью, стояли разнообразнейшие закуски: икра, сыр, пастет, колбасы,копченый окорок, рыба и строй превосходных хрустальных графинов с водкамимногочисленных сортов и прелестнейших цветов – зеленых, рубиновых, коричневых,золотых. Наконец, на маленьком столике, в стороне, тоже накрытом белоюскатертью, стояли две вазы с шампанским. На столе перед диваном красовались трибутылки: сотерн, лафит и коньяк, – бутылки елисеевские и предорогие. За чайнымстоликом сидела Александра Семеновна хоть и в простом платье и уборе, но,видимо, изысканном и обдуманном, правда, очень удачно. Она понимала, что к нейидет, и, видимо, этим гордилась; встречая меня, она привстала с некотороюторжественностью. Удовольствие и веселость сверкали на ее свеженьком личике.Маслобоев сидел в прекрасных китайских туфлях, в дорогом халате и в свежемщегольском белье. На рубашке его были везде, где только можно было прицепить,модные запонки и пуговки. Волосы были расчесаны, напомажены и с косым пробором,по-модному.

Я так был озадачен, что остановился среди комнаты и смотрел,раскрыв рот, то на Маслобоева, то на Александру Семеновну, самодовольствокоторой доходило до блаженства.

– Что это, Маслобоев? Разве у тебя сегодня званый вечер? –вскричал я, наконец, с беспокойством.

– Нет, ты один, – отвечал он торжественно.

– Да что же это (я указал на закуски), ведь тут можно накормитьцелый полк?

– И напоить – главное забыл: напоить! – прибавил Маслобоев.

– И это все для одного меня?

– И для Александры Семеновны. Все это ей угодно было таксочинить.

– Ну, вот уж! Я так и знала! – воскликнула, закрасневшись,Александра Семеновна, но нисколько не потеряв своего довольного вида. – Гостяприлично принять нельзя: тотчас я виновата!

– С самого утра, можешь себе представить, с самого утра,только что узнала, что ты придешь на вечер, захлопотала; в муках была...