Книга Лихолетье - Евгений Васильевич Шалашов

переглядывались – новенький, с заусенками. Кажется, еще и остыть не успел. Когда последний из мятежников встал в строй, на земле остался один браслет…

Дворянство, растянувшись в неровную шеренгу, замерло, а царь Всея Руси, наклонившись и опередив кинувшихся на подмогу слуг, самолично поднял последний обруч и надел его на свою левую руку.

– Видали?! – поднял государь руку, показывая «обновку». – Пока Великий Новгород от свеев не отобьете – носить будете. Ну, а как возвернете – все браслеты мне назад отдадите. Понятно?

– Ничего не понятно… – вытаращился Кондрат.

– Ниче, поймете, – махнул правой рукой – той, что без браслета, царь Даниил. – По уму, коли я вас казнить не стал – в кандалы бы надобно заковать да куда подальше отправить. Или в узилище посадить, чтобы кажный божий день на площадь ходили каяться да побираться. Покуда Новгород не добудете – быть вам кандальниками. Я бы оковы на вас одел, да куда ж в кандалах воевать идти… Пущай это заместо кандалов будет.

– Царь-батюшка, – озадаченно изрек Кондрат, ощупывая браслет. – Эту железку-то снять – плевое дело. Надыть заклепку бы поставить, что ли.

– Заклепку срубить недолго, – пожал плечами царь. – Кто снять захочет – ничем его не остановишь. Но ежели ты, Кондрат Монастырев, браслет сорвать захочешь – срывай. Только во всех временниках и летописях будет сказано, что Кондрат Монастырев – вор и клятвопреступник, вне закона объявленный. Что каждый русич при встрече с Монастыревым должен будет убить его, аки пса бешеного, а тело запрещено в земле хоронить.

– А еще – анафеме преданный на веки вечные, – хмуро добавил архиепископ.

– А че я-то? – взыл Монастырев. – Я и не собирался эту браслетку скидывать. Спросил только, к примеру…

– Да я это тоже к примеру, – утешил государь. – Но ежели через три недели хотя бы одной браслетки не будет – все будете объявлены изменщиками.

– Круговая порука, значит, – хмыкнул Кондрат. – А кто железку потеряет или с руки снимут, тогда как?

– А как хотите, – пожал плечами государь. – Живые за мертвых в ответе. Григорий, сколько браслетов было?

– С твоим – триста шестнадцать, государь, – сообщил Гриня.

– Стало быть, триста пятнадцать браслетов вы сдать должны. В Новгороде их и приму.

– Воля твоя, царь-батюшка, – заговорил Захар Степанчиков, потерев шрам. – А коли не сумеем мы Новгород от шведа отбить? Поляжем все… Мертвые-то сраму не имут!

– Нет у вас выбора. Вы и мертвыми срам иметь будете. И дети ваши будут анафеме преданы. У кого отпрысков нет – родичи, до третьего колена. А теперь – ступайте. Стрельцы вас за город выведут, там кони пасутся, обоз стоит. Все, что надобно, – провиант, оружие – там и найдете…

Служилые, превратившиеся из мятежных дворян невесть в кого, мрачно молчали.

– А тебе, государь-батюшка, на что браслет? – прервал молчание Кондрат.

– Пока Новгород не возьмете – я тоже колодником буду, – еще раз тряхнул своим браслетом царь. – Хоть и хреновые, но подданные вы мои. Стало быть – я и за вас отвечаю, за подлости ваши пред Господом в ответе!

Государь Всея Руси Даниил Иванович Мезецкий, прикрываясь рукавом от пыли, что подняли триста с лишним пар сапог, смотрел, как последний из мятежников уходит с берега реки.

– Думаешь, государь, впрямь – отобьют Новгород от свеев? – озабоченно поинтересовался архиепископ Вологодский и Пермский Сильвестр. – Сколько там свеев-то? Тыщи три? Пять? На убой ведь идут…

– Ниче, управятся, – махнул рукой государь. – Я туда уже стрельцов отправил, да с Торжка народ будет.

– А… – успокоился владыка. Подумав, хмыкнул: – Хитер ты, государь…

– Пусть думают, что герои они, – усмехнулся государь. – Глядишь, героями и станут. А браслеты свои не как наказание, а как награду носить будут. Ежели, конечно, Новгород отобьют… Ну, Бог даст – со свеями замиряться начнем да ляхов потихоньку выживать.

Глава пятнадцатая

Дорога к миру

К зиме нового семь тыщ двадцать пятого года от сотворения мира две радостные вести облетели Русь. Первая – у царя родился сын, нареченный во имя пресвятого Александра, а вторая – удалось-таки отбить у шведов Великий Новгород. «Кандальные» дворяне, захватив город, удерживали его до прихода воинства с Торжка. Вот теперь-то зашевелились и свеи, и англичане. От короля Якова пришли грамоты, сулящие Его Величеству Даниилу мир и дружбу, ежели тот не станет повышать таможенные пошлины. А шведы, коим война с Россией стояла поперек горла (тем паче, что официально войны и не было!), хотели развязать себе руки. Другое дело, что шведы лишились хорошего козыря.

Об условиях мира судили и рядили месяца два. Не сказать, что и много – в прежние времена и за год такие дела решить не могли.

Государю Всея Руси было не обязательно самому ехать в Тихвинский монастырь, ставший теперь пограничным. Разве что – поклониться образу Тихвинской иконы Божией матери. Не того полета птица лютеранский король Густав Адольф, чтобы с ним встречался владетель православный. Но, что-то толкало туда Даниила Ивановича. Мария, коли родит, так и без него справится. А с королем свейским надобно самому встречаться. Коли Густав Адольф самолично решил приехать, то отправлять к нему на встречу простого посла вроде бы неудобно. Нельзя щас чрезмерно свеев-то принижать.

Уже в возке, когда царь и три сотни ратников (не считая слуг) во главе с Никитой Еропкиным отъехали от Вологды верст на тридцать, словно бы в сердце кольнуло. Казалось, все это уже когда-то было…

Даниил Иванович откинулся на кожаный валик изголовья, закрыл глаза и задремал. Во сне привиделось, как он, едва не плача от досады и унижения, подписывает от имени Государя Всея Руси (почему от имени кого-то, а не от своего?) позорный договор, по которому шведам отдавались русские города, державшие выход в Варяжское (нехай Балтийское ладно!) море, да еще и контрибуцию в двадцать тыщ рублев!

Тут же, в полутьме курной избы, в клубах дыма от печи, топленой по-черному, стояли довольные Делагарди и Ванька Мерин.

«Что же это такое было? – поморщился государь, потирая лоб. – Что это со мной? С ума, что ли, схожу?»

Поняв, что это был всего лишь сон, Даниил Иванович с облегчением вытер испарину.

В тесной кибитке, обитой изнутри мехом, было душно и жарко. Приоткрыв дверцу, он с наслаждением подставил лицо легкому ветерку.

– Ты что, государь, вспотел, что ли? – раздался голос сидевшего рядом старца Авраамия. – Холоду напущаешь, замерзнем!

– Отче, ты чего это? – удивился царь, прикрывая дверцу. – Вроде никогда не жаловался…

– Да… – неопределенно отозвался Авраамий, махнув рукой.

Вроде несильно и махнул, но зацепил маленькую лампадку, подвешенную сверху на хилом крючочке, и та упала.

Масло, расплескавшись по царской шубе, весело вспыхнуло. Даниил Иванович слегка опешил, но старец не растерялся – кинулся к государю, обнимая его, как обретенного сына, закрывая собой пламя.

– Твою… – с чувством проговорил государь Всея Руси, из вежества к духовному сану Авраамия не досказав,