Книга Южный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

воспоминания затягивают, подкидывают все новые и новые эпизоды, факты, истории, заставляют возвращаться в былое… На тот же "Выдержанный" или "Дунай" — военный танкер, который ходил со многими нашими эскадрами по различным морям и океанам, и был одним из главных кораблей во вспомогательном флоте.

Вспомнилось, как они осваивали траверзный способ передачи топлива в океане, — на ходу, прямо во время движения, и, как оказалось, способ довольно сложный. Поначалу ничего не получалось — ну просто ничего, вот ведь как, но потом дело потихоньку-полегоньку сдвинулось. Москалев тогда служил уже на "Дунае", все в той же командной должности главного боцмана.

Придуманный в ту пору новый способ передачи топлива на ходу — это примерно такая же сложная техническая операция, как и заправка самолетов в воздухе, производится по тому же принципу и с той же осторожностью… И ловкость исполнители должны иметь такую же.

На тренировках боцманская команда "Дуная" долго пробовала перекинуть на крейсер "Адмирал Синявин" выброску — веревочный конец, утяжеленный 150-граммовой свинцовой блямбой, затянутой в оплетку и с привязанным к ней капроновым фалом. Блямбу флотские остряки прозвали легостью (наверное, потому, что она могла легко вывернуть в броске любую, даже крепкую руку). К фалу же, довольно длинному, был прикреплен топливный шланг.

Вот такая сложная конструкция была, извините, слеплена, с нею боцманы танкера и тренировались. Легость должна была шлепнуться на палубу крейсера, там ее подхватят матросы-заправщики и фалом вытащат из воды шланг. Теоретически было все понятно, а вот на практике ничего не получалось, хоть плачь…

В море сильно штормило, легость никак не могла долететь до крейсера, шлепалась в океан. И так пыталась изловчиться боцманская команда "Дуная", швыряла и швыряла выброску, и этак — дохлый номер, ничего не получалось: то ветер сдувал веревку в сторону, то волна дотягивалась до груза и, проглотив его, сшибала в океан, то силы боцманской не хватало, то происходило что-нибудь еще — в общем, ничего не получалось, и тогда Москалев, раздвинув шеренгу своих подопечных, изрек мрачно:

— Не везет? Дайте-ка, я попробую, вдруг повезет?

Ему повезло, а если быть точнее, он сам постарался очень и очень, — ведь на кон был поставлен его авторитет, — и ловко, с хитрым вывертом послал выброску с легостью на корму крейсера, из-под которой крутым горбом выбивался белый пенный бугор. Легость попала на крейсер с первого же броска.

Вот такое удачное выступление было у главного боцмана. Бросок его заметил и командир крейсера, через минуту в усилителе послышался мощный голос с рычащими басовитыми нотками, он легко перебил вой ветра и грохот волн:

— "Дунай", кто из боцманов перекинул нам сейчас выброску?

— Главный боцман.

— Как его фамилия?

— Москалев.

— Гена? Геннадий Москалев, да? Я же его хорошо знаю! Геннадий, переходи служить ко мне на крейсер "Синявин"! Сейчас же, немедленно! Мне такой боцман нужен!

Это был Феликс Громов, будущий командующий Военно-морским флотом России, в недавнем прошлом — командир "Выдержанного", а если забраться чуть подальше в глубину времени — командир БЧ-2, у которого служили зенитчики, обсыпанные мукой.

Для Москалева эта встреча была неожиданной, ведь они почти что земляки, близкие люди, можно сказать — родственники… Ну будто посреди океана он повстречал своего же Свободненского жителя, почти родного… Громов ушел с "Выдержанного" на другую работу, как слышал Геннадий — штабную, но поскольку он до мозга костей был "человеком плавсостава", породненным со всеми моряками мира, на "плавсоставскую" должность и вернулся. На крейсер. Ведь он открывал дверь в кабинет морского бога Нептуна ногой, являлся, даже не предупреждая об этом его секретаря, вел с богом душевные разговоры на международные, личные, океанские и прочие темы.

Явно он уже носит погоны капитана первого ранга… и вообще хорошую карьеру делает Феликс Громов.

Приятно было встретить его здесь, в открытом океане, на испытаниях, у Москалева даже на сердце что-то потеплело… И тем более приятно было получить от него приглашение перейти служить на крейсер.

Но переходить на новое место Геннадий не стал, просто не имел права на это: он занимает в штатном расписании военного танкера "Дунай" не самую последнюю строчку и должен этим дорожить. Да и привык он к танкеру, в коллективе сделался своим и искать свежие приключения на собственную задницу ему не пристало.

Вроде бы недавно это было, а на самом деле — давно, очень давно. Как все-таки быстро идет время! Не идет, а бежит! Скачет! Летит!

55

Цепочка наладилась, приведя в порядок одну ланчу, Москалев перекочевал на другое побитое судно.

Денег ему почти не давали — только кров над головой, скромную еду, с которой можно было протянуть ноги, но надо отдать должное и реалиям — умереть тоже было сложно, еще — курево, носки взамен износившихся, заработал Геннадий также пару носовых платков… Все надежды, что удастся скопить денег на билет и улететь в Россию, пока оставались несбыточными.

Нужно было пристрять к какой-нибудь промысловой бригаде, которая выходит в океан постоянно, и летом, и зимой, и соответственно продает добычу, со своими же рыбаками расплачивается наличными, — другого пути, похоже, не существовало.

Но такие бригады швартовались, видать, в других портах — ни в Сан-Антонио, ни в Пуэрто-Монте их не было, и где искать таких ловцов, Москалев не знал…

Как-то к нему зашел Пабло Рендес, чью шхуну он отремонтировал. Человеком он был, судя по всему, опытным — седина уже съела половину головы, вторую половину в свое владение получила лысина, лицо изрезали глубокие морщины, — в жизни повидал многое, но голову не вешал и в свои пятьдесят восемь лет сохранил заряд не только бодрости, но и веселости и не истратил это богатство до конца.

Запрыгнув на низкий борт шхуны, которую ремонтировал Геннадий, он вытащил из нагрудного кармана ковбойки пачку сигарет:

— Держи, русо. Это — презент, — сказал он, улыбаясь во весь рот, словно бы собирался пригласить русского на выпивку с хорошей закуской.

Геннадий кивком поблагодарил, поинтересовался:

— Чего такой веселый?

— Да деньги в доме кончились, надо бы заплакать по столь грустному поводу, но я решил этого не делать.

— Правильно поступаешь, Пабло, — улыбка, невольно возникшая на лице Геннадия, была грустной. — А я, кажется, скоро вообще забуду, как деньги выглядят.

— Понятно. Мы с тобой, русо, два невезучих мула.

— Не знаю, не знаю…

— У меня есть деловое предложение, русо. — Лицо у чилийца сделалось озабоченным, словно у какого-нибудь владивостокского прораба, запарывающего стройку. — Есть желание выслушать?

— Выкладывай, Пабло, только коротко, — сказал Москалев, — у меня работа стоит. Хотя… — Он неожиданно рассмеялся. — Говорят, что краткость —