Книга Последнее купе - Андрей Воронин

Потом был длинный, бесконечно длинный состав, 183-й пассажирский, Жора перебегал от вагона к вагону, спрашивал у проводников, показывая смятую зеленую бумажку в кулаке:

– Два места, на багажной?

Те качали головами, мест нет, даже на багажной полке. Даже за доллары. Лена бежала сзади, у нее никак не получалось нагнать его, в поврежденной лодыжке накапливалась, густела боль, в голове шумело. «Я не хочу в Мурманск! – бормотала Лена себе под нос. – Не хочу на сто восемьдесят третий! Идиот! Я хочу домой! Я устала! Домой!..»

Неожиданно она обнаружила, что стоит в какой-то очереди, кругом баулы и незнакомые рассерженные лица.

– Ну, куда претесь, молодежь? – гаркнул кто-то ей в самое ухо.

Это очередь в вагон, здесь почему-то больше всего народу. Впереди – взмокшая от пота спина, это Жора. Он схватил Лену за руку, как капкан, и тянет за собой к вагону, небрежно раздвигая плечом пассажиров.

– Пустите, мы провожающие! – кричит он охрипшим голосом.

Мелькнуло удивленное лицо проводницы. Мелькнуло и исчезло. Лена взлетела вслед за Жорой по крутым ступенькам в тамбур. потом – узкий коридор, девочка в спортивном костюме набирает кипяток из «титана». Уличный шум сменился ватным гомоном плацкартного вагона. Лена споткнулась о чьи-то сумки в проходе.

– Шевели ногами! – прорычал Жора, обернувшись.

Они прошли в другой конец вагона (Лена споткнулась еще раз) и оказались перед дверью уборной. Жора развернул девушку спиной к выходу в коридор:

– Стой так, не шевелись. Чтобы в окно не увидели.

Он достал из кармана цилиндрический стержень с утолщением на конце – ключ, узнала Лена, такими ключами пользуются проводники. Жора одним резким движением отпер уборную, схватил Лену за руку, втолкнул ее внутрь. Потом вошел сам. Запер дверь на защелку.

– Ну вот, мы и дома, – сказал, выглядывая в окно. – Располагайся. На станции туалеты запирают, минут десять-пятнадцать еще нас никто не побеспокоит. А потом подыщем место получше.

– Но я не хочу в Мурманск! – крикнула Лена. – Что я там за.

Он приложил палец к ее губам.

– Тш-ш… Не хочешь, пересядешь, поедешь обратно. А здесь – нас ищут. Этот твой кретин на «вольво» наверняка уже.

Лена подумала, что с нее хватит. Довольно. Он обращается с ней, как с куклой – не спрашивая, тащит за собой, куда хочет, молчит, не отвечает, будто он здесь умнее всех, и ей самой рта не дает открыть!

Она ударила Жору по руке, оттолкнула.

– Да пошел ты!.. Опять какие-то уборные! Опять сто восемьдесят третий поезд! Опять: закрой рот, детка, а не то. Замечательно! С меня хватит! Может, изнасилуешь меня, как эти..? – Она увидела надвигающееся Жорино лицо, перекошенное то ли от злости, то ли от растерянности. – Давай, Пятаков, вперед, музыку включить погромче?

Удар. Лену отшвырнуло в сторону, она врезалась бедром в умывальник. Жора подхватил ее, ударил еще раз. Щека будто одеревенела, в ушах – перезвон.

– Молчи, Лозовская. Или я тебе туалетной бумаги в рот напихаю.

Его губы шевелились совсем рядом, Лена видела рыжеватую щетину на подбородке и прыгающий кадык.

– Не смей. – прошептала она.

Вагон дернулся. Одно за другим, как по эстафете, лязгнули сцепления. Жора отодвинул девушку в сторону, подошел к окну.

– Тронулись, смотри-ка, – сказал он как ни в чем не бывало. – У тебя сигареты случайно нет?

– Я тебя ненавижу.

– Только защелку не трогай. Сейчас проводница ходит по вагону, проверяет билеты, лучше не попадаться ей на глаза.

Он опустил крышку унитаза, вопросительно посмотрел на Лену.

– Сядешь? Других мест нет.

Лена не шелохнулась. Жора пожал плечами, сел.

– Сутки не курил. Думал, на вокзале успею купить чего-нибудь.

Кто-то снаружи подергал дверную ручку. Жора напрягся, уперся ладонями в колени, словно ожидая команды «старт». Но ручка больше не шелохнулась. Поезд разгонялся все быстрее, стыки под колесами стучали чаще и внятней: туда-туда, туда-туда.

Лена повернулась к зеркалу. Ничего себе, классический анфас: на левой щеке расплывалось закатного цвета пятно, нос и глаза опухли, ворот футболки выпачкан в чем-то. На заднем плане сидел Жора, покачиваясь на крышке унитаза, угрюмо рассматривал пол. Рехнутый мерзавец, подумала Лена. Сумасшедший.

– Да скажешь ты мне в конце концов, что произошло? – вырвалось вдруг у нее.

Он поднял голову. На зеркале какие-то белесые точки – от зубной пасты или мыла, Жорино лицо тоже стало в точках. Помолчал, снова уткнулся в пол – наконец прожевал сквозь зубы:

– Они отца убили.

Отца? Лена не поняла.

– Какого отца?

– Родного. В Столине. На вокзале.

«Но этого не может быть!» – подумала она. Резко обернулась, наткнулась на пустой Жорин взгляд. Сейчас там не было ни злости, ни растерянности, только холодная тундра, пустота.

– Этого не может быть, – сказала Лена вслух. – Он не мог приехать, у него ведь нет таких денег.

– Я его позвал, – сказал Жора. – И он приехал. С чемоданчиком. Ждал три часа у киоска.

– Нет!

– Его Балчи убил, на каком-то пустыре. Чемодан забрал. Я пытался догнать, но там за забором пути были. и сто восемьдесят третий как раз от вокзала отходил, разгонялся. Балчи уцепился за последний вагон, он, гад, заранее все просчитал.

До Лены дошло. Это ведь она придумала насчет выкупа, она предложила бандитам позвонить Жориному отцу – выходит, она косвенно виновата в его смерти. Потому Жорка и бесится, места себе не находит. Но речь шла о жизни, ее жизни и Жоркиной! И они – живы, черт побери! Стоят в грязной уборной, пыхтят друг на друга – живы! Все в порядке!.. Кто мог знать, что отец в самом деле поверит и потащится в этот Столин-Майский?

– Я не знала, – тихо ответила себе Лена. – Никто не знал.

Жора уселся на прежнее место, ковырнул взглядом пол.

– Да, – неожиданно согласился он. – Это правильно. Никто.

– Прости. Если бы ты сразу сказал.

Жора посмотрел на нее. Улыбнулся ни к селу ни к городу. – Балчи сейчас где-то деньги отцовские пропивает, – сказал он и врезал кулаком в стену.

– Не надо, – попросила Лена.

– Или лежит в ванне, гад, отмокает в роскошном гостиничном номере. С какой-нибудь бабой, – Жора шмыгнул носом. – Помнишь, я тебе обещал, что загоню им всем кол осиновый в сердце?

– Не надо, пожалуйста, – повторила она. – Я точно знаю, что Кафан мертв. В него стреляли, а потом он свернул шею, когда мы прыгали из поезда. Я только ногу подвернула и вывихнула плечо, а он – насмерть. Выходит, есть на свете какая-то справедливость.