Книга Мой мальчик - Ник Хорнби

Она засмеялась. Может быть, шутка про лимон сработала. И потом она будет вспоминать эти секунды как поворотный момент своей жизни. Но тут она покачала головой и сказала: "О, черт…" — и снова начала плакать; он понял, что переоценил силу своей мимоходом брошенной остроты.

— Может, пойдем где-нибудь перекусим? — предложил он устало. Уилл понял, что ему предстоит долгий вечер.

Они пошли в "Пиццу Экспресс" на Аппер-стрит. Он не бывал там с тех пор, как последний раз обедал с Джессикой, бывшей подружкой, которая была полна решимости сделать его настолько же несчастным, невыспавшимся, отставшим от жизни и обремененным семьей, какой сама она стала сейчас. Это было давным-давно, до истории с ассоциацией "ОРДА", Маркуса, Сьюзи, Фионы, Рейчел и всего остального. Тогда он был идиотом, но, по крайней мере, идиотом с убеждениями, с системой ценностей; теперь он был на пару сотен лет старше, с коэффициентом интеллекта на пару баллов выше и без каких бы то ни было жизненных ориентиров. Уж лучше быть идиотом. В прежней его жизни ничьи проблемы Уилла не касались, а теперь его касались проблемы всех и каждого, и он не знал решения ни одной из них. Так что же тогда приобрел от этого он сам и окружающие его люди?

Они молча изучали меню.

— Вообще-то, я не очень голодна, — сообщила Фиона.

— Пожалуйста, поешь, — сказал Уилл, слишком быстро и напористо, так что Фиона улыбнулась.

— Думаешь, пицца поможет? — спросила она.

— Да. Венецианская. Заказав ее, ты внесешь свой вклад в предотвращение затопления Венеции, и тебе станет легче.

— Ладно. Если только с дополнительной порцией грибов.

— Вот это другое дело.

Подошла официантка, чтобы принять заказ; Уилл взял пива, бутылку красного вина и себе пиццу "Времена года" с дополнительными порциями всего, что только есть, включая кедровые орешки. Если повезет, он сможет таким образом спровоцировать у себя сердечный приступ или внезапно обнаружить, что у него смертельная аллергия на что-нибудь.

— Извини меня, — сказала Фиона.

— За что?

— За то, что я так себя веду. И за то, что я так веду себя с тобой.

— Я привык, что женщины так ведут себя со мной. Я так провожу почти каждый вечер.

Фиона вежливо улыбнулась, но внезапно Уиллу стало противно от самого себя. Он хотел вывести их разговор в нужное русло, но у него не получалось, да и не могло получиться, пока он оставался в собственной шкуре, со своим образом мыслей и манерой выражаться. Ему казалось, что он вот-вот скажет что-то правильное, серьезное и важное, но потом он сдавался и думал: "Да черт с ним, скажу лучше что-нибудь дурацкое".

— Это мне нужно извиниться, — заметил он. — Я хочу помочь, но знаю, что у меня не выйдет. Я не могу предложить никакого решения проблемы.

— Значит, так думают мужчины?

— Как?

— Что, если не можешь предложить решение, не можешь сказать: "А я тут как раз знаю одного парня с Эссекс-роуд, который может все устроить", — то не надо и суетиться.

Уилл поерзал на стуле и ничего не ответил. Именно так он и думал; вообще-то, он уже полвечера пытался вспомнить имя этого парня с Эссекс-роуд, фигурально выражаясь.

— Я нуждаюсь не в этом. Я знаю, что ты ничего не можешь поделать. У меня депрессия. Это болезнь. Началась она ни с того, ни с сего. По правде, это не так, потому что в жизни произошло много такого, что способствовало ее возникновению…

Так начался их разговор. Это было гораздо проще, чем Уилл мог предположить: всего-то и нужно было, что слушать и задавать вопросы по существу. Он делал это и прежде, множество раз, разговаривая с Энджи, Сьюзи и Рейчел, но тогда у него на то были свои причины. А теперь скрытые мотивы отсутствовали. Он не имел ни малейшего желания переспать с Фионой — ему просто хотелось, чтобы ей стало лучше, но он и не догадывался, что для того, чтобы ей стало лучше, вести себя нужно точно так, как если бы он мечтал с ней переспать. Задумываться над тем, что это означает, ему не хотелось.

Он многое узнал о Фионе. Узнал, что на самом деле она не была готова к тому, чтобы стать матерью, и что порой она ненавидит Маркуса так сильно, что это ее беспокоит; узнал, что она переживает из-за своей неспособности к долгим отношениям (Уилл едва удержался, чтобы не вставить, что неспособность к долгим отношениям есть не что иное, как проявление не оцененной по достоинству силы духа, и только у по-настоящему крутых парней все вечно не клеится); узнал, что она была в ужасе от своего прошлого дня рождения, потому что в тот день никуда не ходила и не делала ничего, кроме повседневных дел. Казалось бы, все это по отдельности не так уж и страшно, но ее депрессия была гораздо больше простой суммы всех составляющих. То, с чем ей теперь приходилось жить, изматывало и заставляло видеть мир через серо-зеленую пелену. Еще он узнал, что если бы ее спросили, где это "нечто" гнездится (более невероятного вопроса Уилл и представить не мог, но в этом-то и состояло одно из множества различий между ними), то она ответила бы, что в горле, потому что из-за этого "нечто" она не могла есть и, даже когда она не плакала, ей постоянно казалось, что в горле у нее комок.

Вот, более или менее, и все. Помимо того, что Фиона спросит его "В чем смысл?" (вопрос, который и близко не всплыл в их разговоре, должно быть, оттого, что по его лицу и по самой его жизни было видно, что он не имеет об этом ни малейшего представления), больше всего Уилл боялся, что корень ее страданий кроется в некой страшной тайне, ужасном изъяне, с которым только он один в мире может справиться, и ему придется что-то предпринимать без малейшего на то желания. Но все обстояло иначе; ничего подобного не обнаружилось — если, конечно, не принимать во внимание саму жизнь, сопровождающуюся разочарованиями, компромиссами и маленькими горестными поражениями. Но ее, видимо, все же надо принять во внимание.

Домой к Фионе они поехали на такси. Водитель слушал радио, диджей говорил о Курте Кобэйне; сначала Уилл не понял странного, приглушенного тона его голоса.

— Что с ним случилось? — спросил Уилл у водителя.

— С кем?

— С Куртом Кобэйном.

— С этим чуваком из "Нирваны"? Выстрелил себе в голову. Бум!

— Он умер?

— Не-е, только голова побаливает. А ты как думаешь, конечно, умер!

Уилл не особенно этому удивился, да к тому же он был уже не в том возрасте, чтобы испытать шок от подобного известия. В последний раз смерть поп-звезды потрясла его, когда умер Марвин Гей[72]. Тогда ему было… а сколько ему тогда было? Мысленно он вернулся к тем дням. Первое апреля 1984 года… Господи, десять лет назад, почти день в день. Тогда ему было двадцать шесть — возраст, когда такие вещи еще что-то значат: должно быть, в двадцать шесть он пел песни Мартина Гея с закрытыми глазами. Теперь он знал, что самоубийства поп-звезд — обычное дело, а единственным последствием гибели Курта Кобэйна лично для него станет то, что альбом "Nevermind" будет звучать гораздо круче. А Элли и Маркус слишком молоды, чтобы это понимать. Им покажется, что это событие наполнено смыслом… Уилл почувствовал волнение.