Книга Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

Две (две?!) плотные желтые анкеты с общим названием «Личное дело №…»

Такой документ, предназначенный не просто для временно выезжающих за границу, а для тех, кто направляется туда на работу, содержал 32 вопроса, требовавших подробного ответа. Целых 6 вопросов (с 16 по 22 п.) посвящались отношению к войне и военной службе, в том числе (привожу в сокращенном виде): «Служили ли Вы или Ваши родственники в войсках или учреждениях белых армий… Были ли в плену во время империалистической или Гражданской войны… Находились ли Вы или Ваши родственники в плену, в окружении или на оккупированной немцами территории в период Отечественной войны… Участвовали ли в партизанском движении и подпольной работе?» и т. п.

Детальные сведения (п. 29) следовало дать о родственниках мужа (жены), детей, отца, матери, братьев, сестер, а также о родителях и родственниках мужа (жены) — их отце, матери, братьях и сестрах.

Завершался этот судьбоносный документ такой концовкой:

Приметы: Рост — , Волосы — , Глаза — , другие приметы — .

Личная подпись -

«_______» Дата заполнения.

Анкету проверил и лично беседовал

(Подпись)

Тип. Внешторгиздата. Зак.№ 2887

К анкете прилагался листок для автобиографии и, кроме того, еще требовалось написать свою автобиографию от руки. Получалась некая тройная исповедальная запись под одной обложкой. Для пущей верности.

Я взяла анкеты, сказала, что посоветуюсь с домашними и скоро сообщу о своем решении. Неужто моя переписка с мамой парадоксальным образом сыграла положительную роль?

Мой ответ Чеклину был готов, но я не могла не поговорить об этом странном происшествии с мамой. Возможно, чтобы утвердиться в своем выборе. И действительно, она не выразила ни малейшего желания ехать: жаркий климат не подходит для сердца, отец спьяну может поджечь квартиру или поселить тут Пушкину… «А тебе, — говорила она, — после такой огромной затраты нервов и сил и при всем твоем неприятии чиновничьей жизни лучше бы остаться в Москве».

Я ответила Чеклину и Манжуло отказом. Если бы мне хотелось поехать в Аргентину так, как хотелось раньше, мы бы с мамой непременно поехали, но я была просто не в состоянии туда ехать, несмотря на всю любовь к путешествиям.

Перепутье было пройдено, жребий брошен. Манжуло в будущем стал заместителем министра внешней торговли, но я не жалела о своем тогдашнем выборе. Или это было просто предначертание судьбы?

Случившийся удивительный эпизод побуждал меня, однако, не раз возвращаться к двум вопросам, пока остававшимся тайной. Какова же все-таки причина моего выдворения из Буэнос-Айреса, если меня хотели снова туда послать? И кто подал Чеклину мысль послать туда именно меня, уже не работавшую в министерстве?

Если ответ на первый вопрос еще долго оставался мне неизвестен, то, задумываясь над вторым, я склонялась, пожалуй, к единственному варианту правильного ответа. Эта идея могла принадлежать только Шурочке Пирожковой, хотя мы с ней давным-давно не виделись. Но даже когда мы с ней потом однажды встретились, я почему-то ее об этом так и не спросила.

Стараясь забыть этот загадочный инцидент, я успокаивала себя тем, что само приглашение меня в МВТ было благой вестью: никакого серьезного дела на меня в спецорганах не заведено.

А между тем Аргентина меня и теперь от себя не отпустила.

* * *

Быстро прошли три вольных аспирантских года. Летом 55-го завершился срок моей очной аспирантуры при филфаке МГУ. Диссертация «Семантические новообразования в испанском языке Аргентины» написана.

Однако к этой поре появился указ Министерства высшего образования: без публикации в научной печати двух-трех статей по теме своего исследования диссертант к защите оного не допускается.

Написание и устройство статей в журнал «Вопросы языкознания» и другие специальные периодические издания могло занять не менее года. Мне же надо было срочно трудоустраиваться. Пора и честь знать. Целых три года финансовые заботы лежали на маме, а она уже выбивалась из сил и мечтала поскорее дотянуть до пенсии, хотя ей было всего пятьдесят два года.

Окончание аспирантуры — с защитой или без защиты диссертации — завершалось обычным официальным распределением, хотя отдел научных кадров МГУ не возражал, если молодые специалисты сами подыщут себе работу.

Вставал вопрос: куда податься?

Преподавание меня не интересовало, в Институт языкознания АН без кандидатского диплома идти не было смысла.

И здесь происходит следующее, очень своевременное чудо. Именно весной 55-го года создается журнал «Иностранная литература» и началось формирование редакции. Я, не зная о том ни сном ни духом и не помышляя ни о какой литературной или журналистской деятельности, продолжаю названивать друзьям и знакомым в тщетных поисках работы.

Неожиданно моя знакомая по ВОКСу, Вера Николаевна Кутейщикова, мне говорит: «Подожди, старуха», и звонит своей приятельнице, Раисе Давыдовне Орловой, литературоведу и будущей известной диссидентке, жене Льва Копелева. Та сообщает обо мне первому главному редактору «Иностранки», Александру Борисовичу Чаковскому, а он вскоре приглашает меня для беседы.

Мы с Кутейщиковой были в добрых рабочих отношениях, но, думается, мысль рекомендовать меня в журнал ей подал ее муж, благодушный и талантливый Лев Самойлович Осповат. В те годы Лёвчик (как его называла жена и за глаза другие) уже успешно переквалифицировался из преподавателя русского языка в литературоведа-испаниста. Я не была с ним знакома, но поэтпереводчик и тоже испанист Овадий Герцович Савич рассказал мне, что Осповату очень понравилась моя статья об аргентинской поэме «Мартин Фьерро» и ее авторе. Эта статья, написанная мною вскоре по приезде и называвшаяся «Хосе Эрнандес — национальный поэт Аргентины», была опубликована в газете «Искусство и культура» в 52-м году. Статья была обильно уснащена фрагментами поэмы, переведенными мною с испанского. Видно, все-таки не зря трудилась я над книгой о славном гаучо Мартине Фьерро под недреманным оком торгпредского начальства. Если аукнешься, всегда откликнется. Правда, неизвестно, где, когда и как…

Итак, сижу я в один из осенних дней 55-го года перед письменным столом Чаковского. Главный редактор нового журнала фигурой невелик, но массивный чернильный прибор не очень мешает мне его разглядеть. Прилизанные черные волосы, огромные очки, сползающие на короткий нос, — то и дело привычным жестом он сажает их на место. Из-за толстых стекол глядят острые, но смешливые и дружелюбные глаза. Быстрые вопросы следуют один за другим, однако недолго. И я понимаю, что могу взять из МГУ направление сюда на работу, хотя практически это теперь лишь проформа.

Тонкий пожелтевший листок — словно напутственное слово в новую дорогу.

Министерство высшего образования СССР

Москва, 29 сентября 1955 г.

Удостоверение № 183