Книга История осады Лиссабона - Жозе Сарамаго

Машину Мария-Сара оставила на Ларго-де-Лойос, но обоим хотелось пройтись в этот теплый, чуть сыроватый вечер. Прежде чем спуститься к Лимоейро, постояли на смотровой площадке, глядя на Тежу, на таинственную ширь этого внутреннего моря. Раймундо Силва положил руку на плечо Марии-Саре, он познавал ее тело, и от этого рождалось чувство бесконечной силы, а вместе с ним приходило другое, противоположное ему – столь же бесконечной пустоты, ленивого томления, и казалось, огромная птица парит над миром, выбирая момент, чтобы присесть. Сейчас они медленно возвращались домой, и ночь казалась им нескончаемой, и не надо было бегом бежать, чтобы остановить ход времени или погнать его скорее, потому что ничего иного оно сделать с собой не позволяет. Сказала Мария-Сара: Мне ужасно хочется прочесть то, что ты сочинил, может быть, ты прав, говоря, что пойдешь по стезе сочинительства. Я думал, у тебя хватит здравомыслия не принимать меня всерьез. Как знать, как знать, солнце ведь хорошо не только тем, что на нем есть пятна. Ну знаешь ли, если я как корректор обречен гореть в аду, страшно и подумать, какая кара уготована мне как автору. Хуже самого ада, мне кажется, только лимб, первый круг его. Согласен, но меня уже по возрасту туда не пустят, да и потом, если я, как крещеный, избегну за гробом кары, то уж награда меня точно не минует, так что, боюсь, альтернативы нет, а вот здесь были ворота Ферро, их снесли лет двести назад, ну, не их, а то, что от них оставалось. Не переводи разговор, мысль удачная. Какая. Напечатать эту историю. В нашем издательстве, что ли. Эта гипотеза имеет право на. Ты была бы никуда не годным главным редактором, потому что позволяешь чувствам управлять собой. Я исхожу из того, что книга обладает определенными достоинствами. И ты веришь, что наше начальство, после того как оказалось в глупом положении, может. Может, если у него есть хоть в зачатке чувство юмора. Никогда не думал об издании, я, наверно, человек зашоренный и косный. Дописывай книгу, а там видно будет, попытка, сам знаешь. То, что у меня имеется, – это не книга, а несколько десятков страниц с разрозненными эпизодами. Прекрасный задел на. Ну ладно, только с одним условием. Каким же. Я сам буду держать корректуру моей первой книги. Это еще зачем, автор, как правило, вычитывает невнимательно. Затем, чтобы никому не взбрело в голову поставить ДА вместо НЕТ. Мария-Сара засмеялась и сказала: Все же ты мне ужасно нравишься. А Раймундо Силва: Сделаю все для того, чтобы продолжать это делать. Они уже поднимались по проезду Коррейо-Вельо, то есть шли маршрутом, которого он обычно избегал, но вот сегодня он чувствовал себя легким и крылатым, да и усталость, хоть, разумеется, и ощущалась, была какой-то другой и требовала не роздыха, а новой нагрузки. На пустынной в этот час улице Раймундо Силва, благо время и место благоприятствовали, поцеловал Марию-Сару, и хотя в наши дни нет ничего обыденнее, чем поцелуи в общественном месте, все же следует иметь в виду, что Раймундо Силва принадлежит к целомудренному поколению, избегающему публичного выражения чувств, а тем паче желаний. Впрочем, особой решимости для этого не потребовалось, улица была безлюдна и скудно освещена, однако важен принцип. Они продолжали подниматься и остановились у подножия лестницы: У Святого Криспина сто тридцать четыре ступени, сказал Раймундо Силва, крутых, как в ацтекских храмах, зато как доберемся доверху, сразу будем дома. Да я не жалуюсь, идем. Там, наверху, под этими огромными панорамными окнами еще видны следы крепостной стены, возведенной готами, – так, по крайней мере, уверяют знатоки: И ты теперь в их числе. Ну что ты, куда мне, я всего лишь прочел несколько книг, я развлекался и учился, постепенно определяя разницу между смотреть и видеть, видеть и замечать, это интересно. Это элементарно, я даже считаю, что истинное познание будет заключено в понимании того, что нам необходим переход с одного уровня восприятия на другой. Варвар, самый гот из всех гутов, который должен поменять уровни, – это я, и стал таковым, как только мы начали карабкаться на эту гору, давай-ка остановимся, присядем на этой ступеньке хоть на минутку, отдышусь. Это слово и последовавшее за ним действие мгновенно напомнили Раймундо Силве тот день, когда он в страхе, что Коста негодующий, Коста грозный перехватит его, слетел, спотыкаясь, с этих самых ступеней и присел на одну из них, прячась не только от своей трусости, но и от стыда за нее, и глаза его, наверно, обвиняли. Придет день, и он, достаточно уверясь в этой родившейся сейчас любви, должен будет рассказать Марии-Саре о мелкой нищете духа, хотя, вполне вероятно, решит промолчать, чтобы не претерпел никакого ущерба тот светлый образ, который он в будущем сумеет создать из себя, создать и поддерживать. Впрочем, уже и в этот миг, хотя еще не решено, что же он в конце концов сделает, корректору неловко оттого, что пренебрег щепетильностью, и угрызение совести не дает ему покоя, как заноза в душе. И, обещая себе, что не забудет этого предостережения, вдруг сознает, что вокруг них с Марией-Сарой уже довольно давно стоит молчание, если не напряжение, но нет, безмятежно спокойно лицо ее, чуть тронутое отсветом лунного сияния, от которого немного поредела темнота там, где они находятся и куда не доходит свет уличных фонарей, а напряжен он, Раймундо Силва, и не почему-либо, а оттого, что скрывает нечто, и, можно сказать, он не страха стыдится, а страшится стыда. И если Мария-Сара молчит, то лишь потому, что не считает нужным говорить, а если Раймундо Силва заговорит, то исключительно чтобы не объяснять истинную причину молчания: Здесь раньше жила собака, овчарка вроде, а сейчас исчезла, и, сделав эту декларацию, смастерил историю своей встречи с нею, добавив для большего правдоподобия толику вымысла: Не хотел уходить с этого места, я ему раза два-три носил еду, да и другие жители, наверно, нет-нет да и подкармливали, правда, это нет-нет случалось не в пример чаще этого, да и потому, что казалось, он просто умирает с голоду, не знаю, что с ним сталось, хватило ли у него отваги пойти по свету за лучшей долей или здесь же и издох, и, думается мне, надо было проявить к нему больше сострадания, в конце концов, невелик был бы труд ежедневно приносить сюда объедки или просто покупать для него собачьего корма, не разорился бы я от такого расхода. Еще несколько минут Раймундо Силва повторял свои покаянные речи, не снимал с себя вины, а ответственность, наоборот, возлагал, сознавая при этом, что прикрывает фальшивым раскаянием другое, истинное, и сомнительно было как одно, так и другое, а потом внезапно замолчал, почувствовав себя нелепым и ребячливым, сколько разглагольствований по поводу одной собачки, не хватало только, чтобы Мария-Сара поддакнула каким-нибудь безразличным: Бедный песик, например, и именно это она сказала в следующую минуту: Бедный песик, а сразу вслед за тем: Вставай, и поднялась.

Сидя за маленьким столиком, где он писал Историю Осады Лиссабона, глядя на последнюю страницу в ожидании того судьбоносного слова, которое вновь пустит перекрытый было поток, Раймундо Силва должен повторить себе то, что сказала ему вчера вечером Мария-Сара на Эскадиньяс-де-Сан-Криспин: Вставай, но только иначе – приказным, властным тоном: Вставай давай, пиши, наступай, развивай, сокращай, комментируй, завершай, потому что без малейшего сходства с нежной модуляцией другого Вставай, которое, так недолго прозвучав в воздухе, продолжало отдаваться где-то внутри его существа, постепенно нарастая эхом до тех пор, пока не превратилось в ликующе победную песнь в тот миг, когда снова открылась постель, готовая их принять. Раймундо Силву отвлекает воспоминание об этой чудесной ночи, о том, как удивительно было, проснувшись утром, ощутить рядом ее тело, о невыразимом удовольствии притрагиваться к нему тут и там, прикасаться осторожно, как к розе, шепча про себя: Потихоньку, не разбуди, роза, тело, цветок, и потом – долгая, настойчивая ласка жаждущих пальцев, длящаяся до тех пор, пока Мария-Сара с улыбкой не открывает глаза, и за одновременным: Любовь моя, следует объятие. Раймундо Силва подыскивает слово, в других обстоятельствах сошли бы и эти самые: Любовь моя, однако сомнительно, чтобы Могейме и Оуроана сумели хоть раз произнести их, не говоря уж о том, что наши герои пока еще не встретились, а потому и не смогли так лихо объявить о своих чувствах, тем более – в невозможных для них выражениях.