Книга Арктическое лето - Дэймон Гэлгут

Потом из Лондона пришла телеграмма. Морган назначался главой службы, в которой состоял штатным сотрудником, то есть теперь он будет руководить теми, кто до этого руководил им. Хотя Морган не слишком заботился о своем служебном продвижении, он обрадовался поначалу, так как связывал с новым назначением надежды на то, что получит больше свободного времени. Однако очень скоро он оказался втянутым в конфликт – мисс Грант-Дафф расстроилась сверх всякой меры.

Она всегда была непростой штучкой и балансировала на грани открытого противостояния, но теперь ее ярость обрела конкретную мишень. Несколько раз Моргану казалось, что она тайно влюблена в него, и это его страшно беспокоило; но то, что она продемонстрировала на сей раз, было далеко от любви. Теперь стоило ему подойти к ней, она поджимала губы и поводила глазами, словно норовистая лошадь.

– Это из-за отсутствия доверия, – говорила она. – Начальство мне не доверяет.

– О, прекратите, – возражал Морган, желая успокоить мисс Дафф. – Не считайте меня своим начальником.

– Но все так и обстоит, – отвечала она. – Они именно вас сделали начальником.

Мисс Дафф использовала слово «вас» в качестве щипцов, которыми ухватила Моргана за шею и, приподняв, исследовала на предмет служебного соответствия.

Ему не хотелось воевать. Он видел, что для нее это имеет значение, что в этом содержится вся ее жизнь, и именно в этой ее роли мисс Дафф воспринимали другие люди. Она же видела в нем узурпатора, хитрого захватчика, который сковырнул ее с ее законного места. Она писала длинные, нудные письма в Лондон, упрашивая тамошнее начальство отменить назначение, но ее просьбы оставили без удовлетворения.

Вскоре все стало еще хуже. Мисс Дафф прекратила разговаривать с Морганом и отворачивалась, когда видела его, а лицо ее шло морщинами и бледнело. Она вскрывала письма, предназначавшиеся ему. Вскоре такое положение дел стало непереносимым, и Морган на время решил сбежать, отправившись в поездку к пирамидам и храмам на берегах Нила. По его возвращении ничего не изменилось, и, чтобы утешиться, ему пришлось изыскивать более действенные средства. Одним из таковых была музыка, и по вечерам пансионат Ирэн оглашали мелодии Франка и Шопена. Он завел новые знакомства и исключительно ради них пошел на некое участие в общественной жизни.

Морган даже подумывал продолжить работу над своим индийским романом, но тема за последние месяцы слишком удалилась от него, и вместо этого он попробовал себя в журналистике.

Постепенно его все больше увлекала идея более грандиозного свойства. После отъезда Мохаммеда город выглядел покинутым, и Моргану показалось, что он может наполнить его прошлым. Он давно ощущал присутствие невидимой истории – и вокруг, и под ногами; и теперь решил, что ее можно воспроизвести с помощью слов. Поскольку пространство было захвачено военными, ему оставалось путешествовать во времени. Некоторое время назад, почти с чувственным удовольствием, он перечитывал Гиббона, и ему показалось, что он смог бы оживить ушедшие века столь же живо и увлекательно.

Он думал о книге. С помощью книги он реконструирует прошлое, на ее страницах возведет обширный город-призрак. Практичный мир, мир современной коммерции уничтожил древнюю Александрию, оставив лишь несколько полуразрушенных строений. Мелочная жестокость, шум и суета воцарились в этом некогда великом городе. Новые современные мостовые покрыли места, где ступали короли, императоры и патриархи, не оставив и следа их присутствия. Не сохранила Александрия и воспоминаний о великих философах, что когда-то родились здесь. Город погряз в постоянных перестройках, в горах мусора, и его неряшливая ностальгия по собственному прошлому, конечно же, требовала какого-то утоления.

Из всех людей, с которыми Морган обсуждал свой проект, самым активным его сторонником оказался Кавафис.

– Отлично, Форстер! – провозгласил он и, подчинившись собственной скупости, разломил сигарету надвое. – Я и сам всегда разрывался между поэзией и историей. Я мог бы писать и то и другое. И, вероятно, сделал неверный выбор.

Морган счел возможным признаться:

– В сердце моей книги, как и в сердце Александрии, живет Греция.

– Увы, мой дорогой Форстер, увы! Империя эллинов давно исчезла с лица земли. Осталось только эхо.

– Но и эхом нельзя пренебрегать, – сказал Морган. – О вашей стране я всегда, еще со студенческих дней, думал как о фокусе всех моих чувств и мыслей.

И сразу же лицо Кавафиса стало печальным. Он отвернулся.

– О, греки! – воскликнул он. – Нельзя забывать, что нынешние греки – банкроты. В этом разница между древними греками и нами, а также между нынешними греками и англичанами. Поклянитесь, мой дорогой Форстер, что вы, англичане, никогда не растеряете свои капиталы. В противном случае вы станете такими же, как мы, – вечно недовольными, желчными лжецами.

Моргану хотелось сказать Кавафису что-нибудь приятное, но тот не позволил. Тем не менее задуманное Морганом дело подняло их отношения на новую ступень. Советы посыпались как из рога изобилия, и почти все оказались полезными и вдохновляющими. Читал ли Морган Плотина? Знал ли Филона Александрийского и его учение о Логосе? Что он думает по поводу Великого Афанасия? У Кавафиса нашлось несколько книг, которые Моргану следовало немедленно прочитать.

Занимаясь предварительными изысканиями, Морган понял, что они с Кавафисом озабочены одним и тем же трудным делом. Он видел в своей книге способ превращения кладбища в цветущий сад жизни. Но и в своей работе, на собственный лад, Кавафис был занят тем же. Погружаясь с головой в миф и древнюю историю, а затем возвращаясь на современные улицы Александрии, он заставлял свои стихотворения курсировать между старой, уже утраченной культурой и современной жизнью, которой жил и которую так хорошо чувствовал сам. В его произведениях прошлое буквально оживало.

Но, в конце концов, Кавафис был местным уроженцем. Что же столь мощно притягивало к Египту Моргана? Ведь, когда он только приехал в страну, его реакция несколько отличалась от нынешней. Поразмышляв над этим, Морган пришел к выводу, что Александрия была совершенно автономным образованием, почти самостоятельной страной, отделенной от окружающего пространства. Более же всего волновало то, что город являл собой пеструю и почти беззаконную смесь рас и влияний, народов и традиций. Морган научился не доверять ничему чистому и лишенному примесей или скорее идее чистого – существовала только идея, но не реальная вещь под названием чистота. В действительности все представляло собой смесь; в истории царила полная путаница; люди были гибридами.

* * *

Сам же гибрид по имени Морган страшно скучал по Мохаммеду. Вся его вновь обретенная активность была лишь средством убежать от одиночества. Прошедшие несколько месяцев чудесного единения казались безвозвратно ушедшими в прошлое. Зачем же он приложил столько усилий для того, чтобы они ушли?

Свои страдания он держал в тайне. Разлука с Мохаммедом представлялась чем-то вроде перманентного состояния, состояния хронической болезни. Каждые несколько дней от Мохаммеда приходило письмо, но его послания были вежливыми и мало что говорили. Он служил не шпионом, скорее клерком, и все это выглядело довольно скучным и унылым. Место его службы находилось далеко, а перспективы возвращения были крайне неопределенными.