Книга Последний Рюрикович - Валерий Елманов

Причем Синеус давно догадался, что человек, с которым перед сном были связаны его последние мысли, пусть и краткие, всего на миг, непременно привидится ему в очередном кошмаре. Почему было именно так – Синеус не ведал. Он просто знал, что так будет.

Так случилось и на этот раз. Поначалу старик увидел в этой избушке себя самого, затем нарядного мальчика, судя по одеже – царевича. Ан глядь, как только тот повернулся лицом к старику – оказался Ивашкой. Затем узрел какую-то иноземную страну, красавца-боярина, сопровождавшего Федора при венчании на царство, но на этот раз почему-то в царском облачении, Ивашкин перстень…

Не успел удивиться, как все вдруг размылось, растеклось, все заполонил странный багровый свет, становился гуще и гуще, почти осязаемым. Потом двух молодых юношей на конях, вновь Москву, где трезвонили в колокола, и неисчислимое татарское войско, каких-то вооруженных иноземцев, и наконец все погрузилось во мрак. Синеус проснулся, будто от толчка, хотя проснулся ли? Вроде бы он не закрывал глаз и уж точно не открывал их, перед тем как очнуться от своих видений.

Слабость во всем теле была такой, что, казалось, нет сил даже для одного шага. Сам удивляясь тому, что он еще держится на ногах, старик вышел к иезуиту и глухо сказал:

– Кровь видел. Много крови. Кони татарские возле Москвы. Венчают кого-то на царство. Димитрия-царевича в избушке видел. Ивашки не было. Не обмани, смотри, обещал ведь.

– Поразительно, – выдохнул сквозь стиснутые, чтобы не стучали от нервного напряжения, зубы немец и бросил Митричу: – Трогай. Гони. – И уже на ходу крикнул: – Привезу, как обещал, обоих!

– Уехал, – с сожалением прошептал Синеус. – И не выслушал до конца, кого я в царском убранстве видел, какие иноземцы по московским улицам гуляли, да еще при оружии. А-а, ладно. Токмо не обманул бы, а там… главное, что больше в этот угол идти не придется. – И Синеус поплелся в избушку, чувствуя, что его непреодолимо клонит в сон.

А вот иезуит не спал до глубокой ночи, полностью уверовав в успех своей авантюрной затеи. Единственное, чего он никак не мог взять в толк, так это то, каким образом старик ухитряется заглянуть туда, куда любому из смертных, казалось, дорога закрыта наглухо.

«Поразительно», – повторял он то и дело про себя. Однако усталость наконец свалила и его. Он пробормотал:

– А старика на костер, – и уснул. Снилось ему что-то хорошее и счастливое, правда, что именно, он так и не вспомнил наутро, хотя ему это почему-то казалось очень важным.

– А-а, ерунда, – махнул он наконец рукой и, как обычно по приезде в Углич, отправился лечить царевича от многочисленных «болезней», которые постоянно находила в мальчике его мнительная мамка. Ее тоже можно было понять. Если и впрямь с Димитрием что-то случится, и запороть насмерть могут. Почему, мол, не упредила?! А так вся вина на лекаре. Иезуит же успешно «вылечивал» Димитрия от всех хвороб, упрочивая тем самым свою репутацию превосходного лекаря.

Глава XIXПОДСЛУШАННАЯ БЕСЕДА

Во дворец, который больше напоминал обычные, хотя и богато обставленные боярские хоромы, иезуит прибыл уже к вечеру. После долгого отсутствия на него здесь поглядывали настороженно, будто чувствовали, какие беды он принесет всем им в будущем.

Впрочем, причина небольшого охлаждения к нему на самом деле крылась на поверхности и разгадать ее не составляло особого труда – обычное наушничание да сплетни, на которые так горазды окружавшие во множестве царицу и изнывающие от безделья бабы. Их хлебом не корми – дай языками почесать, косточки ближнему перемыть, даже если он, аки невинный агнец, не подвержен ни единому греху – ни в делах, ни в речах, ни в мыслях.

А уж за Симона уцепиться было где. Он тебе и иноземец, и выкрест, то есть не коренной, с рождения, православный, дак может, у него вообще тайная связь с дьяволом имеется, иначе он так нахально и безбоязненно не катался бы к колдуну местному. Да как часто ездил – и месяца не проходило, чтобы он его не навестил.

А может, это только видимые улучшения в здоровье у царевича, а на самом же деле Симон подносит Дмитрию отраву? Были и такие мысли. К тому же имелось для них и основание.

Вон Агафья-повариха из бабьего любопытства, улучив случай, хлебнула разок из горшка приготовленного для царевича симоновского лекарства, дак, прости господи, цельный день из отхожего места не выползала. К тому ж у нее слабость какая-то появилась, вялость, а былые ловкость да сноровка вовсе исчезли и даже, хоть и говорить такое нескромно, мужик ейный, и тот не смог расшевелить ее ночью, хотя раньше она, напротив, была весьма охоча до этого дела.

Хорошо, что Агафья – баба в самом соку да крепости – день через пять вновь прежней стала, а царевич-то младень, того и гляди, – загонит его окаянный лекарь ентим питьем в могилу.

Правда, бабы по причине своего невежества не упоминали, что Дмитрию Симон это питье давал по одной махонькой ложке, да и то через день, а повариха, снимая «пробу», одним махом опростала чуть ли не пол горшка. Но когда же сплетницы, сказывая дурное, пытались человека хоть в чем-то оправдать? Отродясь такого не бывало.

Есть в наших русских женщинах масса достоинств, коих не сыскать ни в какой другой нации, – великое долготерпение, необычайная готовность к самопожертвованию и прочие великие заслуги. Однако недостатков тоже хватает. Запросто могут, сидя на лавке или на завалинке и маясь от безделья, оговорить человека ни за что ни про что. Хотя кто из нас без греха?

Впрочем, грамотка, которая была прочитана царицей да ее братьями в первую же встречу после долгой симоновской отлучки, многое проясняла относительно непонятного отсутствия лекаря и его возмутительного на первый взгляд поведения при царском, хучь и опальном, дворе Нагих.

Подал грамотку лично в руки царице Марии сам Симон, а писал ее Афанасий Федорович. Но ежели отлучку сия бумага объясняла, то в другом наводила такой туман, что вся царская родня пребывала в полнейшем недоумении. Что им должен был поведать Симон? О чем? Когда?

Хотя когда – сказано было, но тоже не совсем ясно. Ну рассудите сами – «как должное время придет». Рази ж это ответ? Попытались было спросить о том самого лекаря, но тот прикинулся, будто ему и вовсе невдомек, о чем идет речь, а уж когда поприжали, то, поморщившись и с явной неохотой, ответствовал, что, мол, время придет для всего, когда будет надо, и даже русскую пословицу привел: «Всякому овощу свой срок».

Так иезуит и ничего толком не сказал до тех пор, пока не съездил к старику Синеусу, не уверовал окончательно в успех, не проникся верой в конечную победу нелегкого и опасного предприятия.

Ибо как можно рассчитывать убедить других в успехе того, в чем сам ты не до конца уверен. И пусть слова твои будут гладкими, а доводы убедительными, но это все для ума, в принятии же окончательного решения главная сила, по крайней мере у русских людей, – сердце, а ему важны не факты и не аргументы – иное. Он и слушает-то больше не головой, а душой.