Книга Жена авиатора - Мелани Бенджамин

– Ваш муж сейчас направляется к коронеру, чтобы сделать то же самое. Нам нужен член семьи, понимаете.

– Чарльз! Как же вы это сделали – где он был?

– Мы связались с ним по радио – он находился на лодке, ожидая разговора с этим Куртисом. Теперь он возвращается. Эти люди одурачили его, миссис Линдберг.

– О, полковник, вы не можете сказать ему это! Нельзя ему такое говорить.

Мысль о том, что его дурачили все это время, убила бы Чарльза. Он был гордым – воплощенная гордость. Репутация так много значила для него. Он не мог…

Нет! Теперь мне нельзя было думать о Чарльзе. Мои мысли принадлежали моему мальчику. Внезапно я увидела его. Я увидела его, лежащего на земле среди листьев, холодного и неподвижного. Действительно ли он умер сразу же после похищения? Или страдал еще какое-то время? Звал ли он меня? Его личико, залитое слезами, предстало в моем воображении, с невинными голубыми глазами, ямочкой на подбородке. Это было невыносимо. Я услышала пронзительный вопль отчаяния и поняла, что это кричу я. Мне не нужны были ни Чарльз, ни мама, ни вода, ни воздух, ни жизнь – единственное, что мне было нужно, это мой ребенок. Он был мне нужен так, как ему нужна была я. Я жаждала прижать его к своей груди, схватить на руки. Мои протянутые руки хватали лишь воздух – судорожные, бесполезные движения.

В какой-то момент полковник Шварцкопф вышел. Позже неслышно вышла мама, и я услышала ее всхлипы в коридоре около моей спальни. Потом я впала в оцепенение, похожее на сон. Все, что я помнила: это темнота, жара, одежда, прилипшая к телу, волосы спутанными прядями разметались по плечам, рука прижата ко рту, как будто старается задушить рвущийся крик боли.

Когда я проснулась, подушка была мокрой. Я все еще плакала. На этот раз у меня не было блаженных минут, когда я могла бы забыться. Я мгновенно вспомнила о том, что произошло. Мой мальчик был мертв. Ребра болели, в горле саднило, казалось, что я не смогу открыть глаза – так они распухли.

Я услышала кашель и шевеление. Слишком обессиленная, чтобы поднять голову, я с трудом открыла глаза и увидела мужа, неловко сидящего в кресле у моей кровати. Его одежда была мятой, лицо заросло щетиной, волосы спутаны. Наверное, именно так он выглядел, когда приземлился в Париже после тридцатишестичасового бессонного перелета.

Я не хотела, чтобы он был здесь. Я не хотела иметь с ним дела, не хотела брать себя в руки, чтобы не показывать своего раздражения и говорить какие-то слова. Я ненавидела его и хотела только одного – чтобы мое горе оставалось только со мной одной.

– Энн. – Он устало потер глаза.

Я была уверена, что за окном уже темно, хотя шторы были плотно задернуты. Была ночь. Как долго я спала?

Я лежала, и моя голова, мое изнывающее от боли тело было глубоко вдавлено в кровать ужасной тяжестью того, что я узнала.

– Ты проснулась, – проговорил Чарльз. Его голос был хриплым и лишенным интонаций, – Энн, они… я решил, чтобы тело… мальчика… кремировали.

Его тело исчезло? Я не смогу увидеть Чарли даже один последний раз, не смогу попрощаться с ним?

– Как ты посмел? – Ярость – наконец-то блаженство ярости накатило на меня, как волна. Она подтолкнула меня, стиснула мои руки, дала мне силы говорить. – Как ты посмел? Почему? Почему ты не спросил меня, хочу ли я этого? Это мой ребенок! Мой!

Чарльз отвел глаза.

– Его сфотографировали, Энн. Репортеры. Прежде чем я попал туда, они ворвались, и кто-то сделал фотографии его тела. Там не было… это не был… наш мальчик, не тот, кого мы хотим запомнить. Я не мог позволить, чтобы это случилось снова. Ты меня понимаешь? Я должен был это предотвратить – они не могут забрать его у нас таким. Они не имеют права.

Я чувствовала ужас и отвращение, поднимавшиеся в горле, казалось, что меня сейчас стошнит. Комната закружилась, и я закрыла глаза.

Чарльз принес мне стакан воды, осторожно поставил его на ночной столик у кровати, потом снова сел. Он не потянулся ко мне, а я не повернулась к нему.

Через некоторое время я опять уснула; это был тревожный, прерывистый сон. Во сне я боялась, что могу не проснуться, но потом понимала, что это не имеет значения.

И все это время рядом сидел муж и смотрел на меня. Я слышала, как он прошептал:

– Я думал, что смогу привезти его домой. Думал – я был уверен, – что верну его тебе.

Я не знала, с кем он разговаривает, кого он хочет убедить – меня или себя.

Это ужасно, когда вы не можете увидеть своего мертвого ребенка. Когда вы не можете дотронуться до него, поиграть его волосами, положить любимую игрушку в его спящие руки и прошептать слова прощания.

Тогда вы навсегда приговорены искать его. Потому что в какие-то моменты, когда вы ослабляете контроль над своим здравомыслием, вы не можете не думать: «Я не знаю наверняка, что он умер. Я не знаю этого, потому что не видела его». И поэтому, куда бы вы ни пошли, вы ищете его. В метро. В толпе. На детских площадках.

Время движется неотвратимо. И вы знаете, что, когда вы все еще ищете жизнерадостного малыша, золотоволосого ангела, ему уже пять лет. Потом десять. И теперь…

Он стал взрослым.

Мне пишут какие-то мужчины, и каждый уверяет, что он – мой сын. Малыш Линдберг, так они называют себя. Взрослые люди, прожившие большую часть своей жизни, уверяют, что скучают по мне и удивляются, как я могла оставить их. Пишут, что это была ошибка, ложный слух, шутка, которая затянулась. Что они всю свою жизнь ждали, что я их найду.

Довольно долгое время мне хотелось посмотреть на этих людей. Почти сразу же после того, как жарким июльским днем, когда безжалостно пекло солнце, Чарльз один отправился в полет над проливом Лонг-Айленд, чтобы развеять прах нашего ребенка. После этого появились письма, телефонные звонки и неожиданные стуки в дверь. Мне хотелось встретиться с каждым из этих незнакомцев. Даже когда мама и Элизабет говорили мне, что это больные люди или мошенники, которые хотят причинить нам еще больше зла. Даже когда Чарльз запретил мне это, угрожая запереть меня в спальне, а сам спустился вниз и вышвырнул за дверь очередного «сына».

Но все же имелся крошечный уголок в моем сознании, где гнездилась мысль: «А что, если Чарльз ошибся в тот день в морге? Что, если слепки зубов перепутали? Что, если мой малыш все еще жив?»

Я никогда не встречалась с ними; я никогда не впускала этих людей в мой дом. Я никогда не ответила ни на одно из их писем. Но я прочла их все.

Я запретила себе искать лицо, которое так хорошо помнила – до того дня, когда я не смогла этого сделать. Это произошло так внезапно. Его дорогое маленькое личико стояло перед моими глазами, когда я открывала их утром – а потом оно исчезло. Пропало, как и вор, который украл его. С того момента я могла вспомнить только его застывшее изображение на одной из фотографий, той, с его первого дня рождения. Той, которую мы разрешили опубликовать и которая появилась потом на постерах, сообщавших о его исчезновении и расклеенных во всех городах страны, объединяя людей сначала в молитве о спасении, а потом и в горе.