Книга Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов

Как метелица не может прямо лететь, так бы всем немочно ни прямо лететь, так бы всем немочно нй тяжело падать на нашего внука и сына... Как у мельницы жернова крутятся, так бы железо, уклад и медь вертелись бы вокруг Марко, а в него не попадали... А тело бы его было от вас не окровавлено, душа не осквернена. А будет наш заговор крепок и долог!»

Слова кончились, а души женские всё равно болят, ноют. Когда успокоятся?! Видно, как поход кончится и вернутся домой ратники. Но успокоятся ли души и тогда?!

Вышли потом жёны, матери, сёстры, старики, дети на лесной берег Припяти, чтобы помахать вслед удаляющимся парусным лодьям. Увидели, что с них тоже руками машут. Только у ратников на лицах улыбки, а у провожающих — слёзы...

В этот раз воевать Лучезар пожелал сам. По прозвищу Охлябина, он отличился в первом походе на Византию своей смёткой, благодаря которой киевляне взяли без приступа стоявший недалеко от Константинополя иконоборческий монастырь Иоанна Предтечи.

Идти во второй поход Лучезара уже никто не неволил: годы не те да за прошедшее время у него и Лады народилось ещё двое... Но он заявил жене так: не сможет Дир без него обойтись — и всё тут! Лада — в слёзы, потом упала на колени:

— Милый мой, Лучезарушка, аль забыл, как тебя князь хотел плетьми отходить?.. Когда семь лет назад ты ему сказал, что в поход пешим пойдёшь, а коняку нам оставишь...

— Молчи, дура! На смирной коняке той я смог тихо к монастырской стене вплотную подъехать и русский говор услышать... А потом исхитрились...

— Исхитрились они... — передразнила жена и вытерла со щёк слёзы. — Всё равно ты пустая башка! На кого детей снова бросаешь?! Дети! — меняясь в лице, приказала Лада. — Все до единого на колени перед отцом, просите его, чтоб дома остался...

— Тату! Тату!

— А ну цыц! — строго прикрикнул на них Лучезар. — Сказано, без меня Диру не обойтись... Молчите! Лучше, собирайте в дорогу. И заговор делайте!

Ничего не оставалось жене и детям, как подчиниться.

— Вот Охлябина! — после проводов киевлян в поход, нарочно обзывая мужа, говорила Лада дедку-соседу, который когда-то подарил Лучезару рваную кольчужку. — На своём настоял! Ушёл... — И глаза Лады светлели: знать, всё же гордилась своим мужем.

— Кольчужку-то мою он надел? — спрашивал дед, которому было лет под девяносто.

— Зачем она ему, твоя рваная кольчужка?! У него теперь новых две...

— Ась?.. Двое-то зачем? — настойчиво допытывался старик.

— Про запас, — быстро нашлась женщина.

— Э-э, милая... Если одну попортят — мечом ли, стрелою ли — и если не до смерти, то в другой надобность, поди, отпадёт надолго... — поучал дуру бабу всё ещё сообразительный дедок.

Рад волочанин Волот: два сына подросли настолько, что теперь наравне с отцом трудятся на других днепровских порогах. Волот, как и прежде, у Ненасытца волок лодей подготавливал и осуществлял, сын поменьше — у порога Вольник, а старший — у самого последнего, самого страшного, с нехорошим названием Гадючий.

Двести пятьдесят военных судов переволочить по берегу на несколько поприщ вниз по Днепру — это вам не шутки шутить. Переволочить-то ладно — найдутся плечи широкие, спины надёжные, а если в гору — катки особые; главное состояло в том, чтобы наладить оборону от диких печенегов и угров: ведь тут, куда ни кинь глазом, простиралось Дикое поле...

Князя Дира сие не беспокоило, ибо он верил в своих воевод — Вышату, Светозара, приведшего своих воев с порубежья, древлянина Умная, старшого дружины Храбра. Когда тащили суда по правому берегу Днепра, обходя порог Вольник, архонт любовался, ни о чём не думая, живописными, заросшими лесом островами, расположенными между ещё двух заборов[100]ниже порога. Правда, на какое-то мгновение пришла в голову мысль, что хорошо бы всё это иметь под своим началом. Платили бы дань печенеги и угры, и не надо было бы опасаться их на порогах и переправах.

«Покажу сначала свою силу Византии, а потом и им покажу... Как моего брата уважали, так и меня станут уважать. Да ещё больше! С врагами я, как Аскольд, не нежничаю!» — мелькнуло в голове у Дира и выскочило... Всё-таки видели подчинённые, что в отличие от старшего брата у Дира не имелось той мудрости, которая делает правителя ещё и государем; и посетившая архонта скорая мысль об уважении врагов к нему подразумевала прежде всего их боязнь. Хотя последнее тоже исключить нельзя, ибо так уж устроен мир, но... Нельзя решать всё с бухты-барахты.

Вышата как-то попытался растолковать это Диру, но получил жестокий отпор. Если бы не ратная сила Яня, сына, то торчать бы отрубленной голове Вышаты на колу, в которую бы приказали плевать всем... «Добрые времена Аскольда кончились!» — с грустью подумал тогда воевода.

Говорить вслух на протяжении Днепра по порогам и заборам — бесполезное дело: собеседника нельзя услышать из-за гула воды, наталкивающейся на камни и разбивающейся о них с жутким шумом; брызги взмётываются так высоко, что достают верхушки елей, которыми оброс особенно крутой в этих местах правый берег.

Казалось, там, в хаосе водоворота и гула, не существует никакой жизни, но глаз при более внимательном рассмотрении может выхватить из пенной круговерти серебряный взблеск чешуи рыбы, выпрыгнувшей кверху, а то и возникшую вдруг в водяных брызгах разноцветную радугу, также быстро исчезнувшую.

А вон появились и рыбаки. Они без всякой опаски подводят свои челны так близко к порогу, через который в дикой пляске прорываются волны, что кажется, ещё чуть-чуть, и они подхватят челны и уволокут их в грохот, пену и брызги.

Но у рыбаков очень хорошо развито чувство меры. Они знают, где та черта, за которую заводить челны уже нельзя. Эх, если бы это чувство меры присутствовало у Дира!

Пока особые, выделенные для этого сильные люди толкали вверх по склону холма на катках лодьи, безмозглые печенеги вздумали всё же напасть на киевлян, но, как всегда, не всё учли. Они не предполагали, что русы внутри оборонной линии могут создать скрытно передвигающуюся засаду. И печенеги вскоре столкнулись с засадными ратниками, которые как с цепей сорвались: начали колоть и рубить врагов так, что у них с головных уборов перья полетели... И сами головы тоже! Раскидали печенегов в один миг, а кого взяли в плен — умертвили: в походе лишняя обуза.

Спасибо древлянскому воеводе Умнаю: это он придумал устроить засаду.

У Гадючего встретил киевлян сын Волота, как отец, сильный, высокий, кареглазый, с упрямыми скулами; быстро отдал необходимые распоряжения проводникам — где и как волочить; увидев отца и младшего брата, прибывших со своих порогов тоже сюда, широко улыбнулся им, давая понять, что пока их помощь не требуется.

Тепло светились глаза у отца и двух его сыновей, особенно у младшего, оказавшийся рядом с ними ратник Лучезар отметил про себя дружность волочан. «Не то что князья... Те жили, помнится, как кошка с собакой. И одному пришлось сгибнуть!»