Книга Лезгинка по-русски - Сергей Самаров

Чуть впереди машины, сидя на камне, пленников встретил подполковник Занадворов. Спокойно и по-деловому, без лишних слов, столь любимых майором Тихомировым, жестом показал на соседние камни, приглашая присесть для беседы.

Двое перепуганных сразу выполнили приказ. Только третий поправил на себе халат, испачкавшийся после работы с установкой запасного колеса, и остался стоять, вопросительно глядя на подполковника.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, – уже словами подтвердил Сергей Палыч свой жест.

– Может быть, сначала объясните мне, что здесь происходит? – сложив руки на груди, на вполне приличном русском языке спросил врач, человек с носом спело-сливового цвета и мутными глазами хронического алкоголика. Тем не менее тон сказанного и голос были такими, что подчеркивали возмущение произволом со стороны непонятно кого и непонятно по какой причине.

– Здесь вопросы временно – обращаю ваше внимание, только временно – задаю я, и только я. И попрошу на них отвечать, чтобы временное состояние не затянулось надолго. Это в ваших интересах и в интересах ваших собратьев по несчастью. Только я здесь и сейчас волен распоряжаться. Это попрошу уяснить сразу и окончательно, чтобы к непониманию положения вещей с вашей стороны больше не возвращаться.

Сергей Палыч говорил предельно жестко, отчетливо отделяя слова одно от другого, хмурил при этом брови и смотрел исподлобья, чтобы сразу показать, что переходил границу не для вежливой дружеской беседы.

Водитель машины смотрел на подполковника с откровенным испугом. Парень молодой, приступами храбрости не страдает. Его руки откровенно дрожали, когда он пальцами проводил по своему покрасневшему от испуга кадыку. Второй мужчина, видимо, фельдшер, пожилой, с простеньким лицом и невыразительными подслеповатыми глазами, нервно зевал, но остановил зевоту, чтобы сказать что-то не слишком сговорчивому врачу.

– Еще одно, – добавил Занадворов более жестко. – Я запрещаю разговаривать в нашем присутствии по-грузински, поскольку никто из нас грузинского языка не знает. Это невежливо с вашей стороны. Исключение может составлять только тот случай, если я или мои подчиненные попросят вас перевести наши слова другим. Нарушение будет караться. У моего заместителя достаточно крепкий кулак, чтобы вбить говорящему его же слова в рот!

– Мы находимся на своей земле и можем так говорить, как нам нравится, – возразил врач.

Но его возражение прозвучало неуверенно, и мутные глаза невольно оценивающе посмотрели на кулаки майора Тихомирова. Тот оценил ситуацию и чуть-чуть подтянул ближе к локтю рукава своего бушлата. Рукава, конечно, не мешали, но выглядело это впечатляюще и убедительно.

– Мне повторить сказанное?

Занадворов обращался по-прежнему к врачу, понимая, что человек со сливовым носом из троицы главный. Но ответил тот, кого подполковник принял за фельдшера:

– Мы поняли… Я ничего такого и не сказал. Я попросил уважаемого Автандила Георгиевича разговаривать вежливее и не навлекать на нас новую беду.

Занадворов кивнул не глядя, потому что продолжал смотреть на врача, ожидая конкретного ответа. Но тот берег достоинство и молчал. Это Занадворову нравилось. По крайней мере, вызывало уважение.

– Автандил Георгиевич… Уважаемый Автандил Георгиевич! Вы, как я понимаю, врач?

– Да, я главный врач районной больницы Автандил Георгиевич Саламидзе. Может, вы объясните нам, наконец, что происходит?

– Мне приходится повторять сказанное: вопросы здесь задаю я.

– Ну так задавайте и не тяните время. Меня в больнице ждут… Я один, можно сказать, на весь район остался.

– Подождут. Я не обещаю вам быстрого освобождения. Хотя не обещаю и чего-то уж очень плохого, если вы будете вести себя адекватно обстоятельствам.

Автандил Георгиевич молча ждал продолжения.

– Ваша больница обслуживает американскую лабораторию?

– Что вы называете лабораторией? – спросил Саламидзе.

– То место, куда вы только что ездили.

– У нас это называется учебным центром. Насколько я знаю, американские инструкторы обучают там грузинских офицеров. Видимо, какие-то спецслужбы… Это я так подумал, поскольку попасть в учебный центр очень сложно – там суперсовременные системы контроля. Но это другой вопрос. На ваш же я могу ответить конкретно. Нет, моя больница не обслуживает это учреждение. У них есть свой военный врач, но он, как мне сказали, уехал по семейным делам в Тбилиси, и потому пригласили нас.

– Вы знакомы с военным врачом?

– Нет, мы не встречались.

– И не знаете, грузин он или американец?

– Понятия не имею.

– А с полковником Лоренцем вы знакомы давно?

– Это начальник учебного центра?

– Мы зовем его начальником лаборатории.

– Нет. Сегодня мы встретились впервые. И не полковник звонил, а какой-то капитан. Тоже американец. Кажется, его фамилия Солтон. Впрочем, я могу перепутать. Я давно не имел практики в английском, а вы, наверное, знаете, что они все слова произносят слитно. С непривычки трудно бывает разделить, и из-за этого не все улавливается.

– Да, есть там такой, капитан Солтон…

– Вот… Он позвонил, сообщил, что к ним вот-вот доставят раненого с огнестрелом и рану необходимо осмотреть и обработать. Мы сразу выехали. Послать было некого, потому я сам поехал. А там уже, внутри, на базе или, как вы говорите, в лаборатории, нас встретил полковник. Но он представился как начальник учебного центра. Именно так… Попросил осмотреть раненого. Вот и все…

– И что с раненым?

– Больше изображал свои страдания. Есть такие люди, любят на весь мир рассказывать и показывать, как они мучаются. Раненый как раз из таких… Но там моя помощь была уже не нужна. Рана уже давно затянулась, обработана хорошо. Я так зашить, как ему зашили, не сумел бы…

– Объясните мне, в чем сложность наложения шва? – спросил подполковник. – Казалось бы, абсолютно одинаковые проколы и стежок…

– В том-то и сложность, как затянуть стежок. Проколоть, протянуть нить – это пустяки! – Автандил Георгиевич наконец-то снял руки с груди и чуть-чуть оживился. – Можно просто и грубо, как мы все обычно работаем. Как получится, и все… Достижение цели – чтобы быстрее срослись ткани. Это профессиональное отношение к делу всех обычных хирургов. А можно аккуратно, чувствуя состояние кожи, подтягивать нить до определенного уровня… И затягивается исключительно настолько, чтобы произошло срастание, но не произошло стягивания кожи. Тогда шрама почти не остается. Это тоже мастерство, доступное не каждому. Тут нужен своеобразный талант, как художнику. Дозировка усилий…

– И что? Там, в лаборатории, что там произошло?

– Ничего не произошло.

– С раненым что?

– В учебный центр он пришел сам, на своих ногах – правда, опирался на красивый посох. А привел его какой-то человек, который заявил, что он и накладывал шов. Я позволил себе усомниться, когда узнал, что у этого человека нет никаких медицинских навыков. Говорит, что бойцовую собаку держал, и всегда сам собаке швы накладывал. Так и научился. Но это нереально. Я только рассмеялся. И все… Больше там ничего не было.