Книга Речи любовные - Алиса Ферней

— Ну что ж вы стоите? Входите!

В лице у нее не было ни кровинки, она походила на человека, догадывающегося, что он обманут судьбой. Бешено стучало сердце, и его никак было не унять. Ее спина, поясница заледенели, а те места, которые обычно выделяют влагу, покрылись холодным потом; вся она была как натянутая струна, ждущая приговора судьбы. В самой сердцевине ее тела билось ощущение величия момента, могущего испепелить ее, вознести до небес, привести к отречению от себя и даже к смерти, нашему общему уделу. Она испытывала на себе действие темных сил тяготения и страха, веря, что ее ждет миг счастья в то время, когда, возможно, всего лишь угодила в лапы химер. Она так желала этого, что еще чуть-чуть — и было бы уже поздно. То, что самая большая мечта сбывается, когда в нее перестаешь верить, когда она вторгается в душевный покой, заново обретенный, казалось несправедливым, если не абсурдным. Ее влечение, не подпитываемое со стороны, уже готово было отчаяться. Она свыклась с устоявшимся положением вещей: могла думать о Жиле Андре без мучении, не видеться с ним. И не умирала. Она снова открывала для себя, как прекрасна жизнь, стоило ей выйти из тени этой ничего не принесшей ей любви. И именно в ту минуту, когда она почти смирилась, он позвонил и назначил свидание. Догадался ли он, что она уже приняла свое поражение? Или же уступал ее мольбам? Она предлагала ему себя. Совсем не воспользоваться этим было немыслимо. Красивая женщина по пальцам может сосчитать отказавших ей мужчин. Но Полине было не до того. Она завоевала-таки его.

— Вы хорошо себя чувствуете? — разглядывая ее, поинтересовался он, обеспокоенный ее бледностью, не в силах забыть также о ее беременности.

Она молчала, словно ее взяла оторопь. Могло ли ей прежде прийти в голову, что она откликнется на зов мужчины и явится в его дом, когда там не будет его жены? Что голой и беременной предстанет перед ним ради удовлетворения желания? Ей открывалось, до какой степени удивительными могут быть собственные поступки.

— Давайте ваше пальто и присядьте. Она пожелала остаться в верхней одежде.

— Подожду, пока согреюсь.

Отопление еще не работало. Он извинился.

— Очень холодно для сентября, — проговорила она.

— Вам нездоровится! — расстроенно проговорил он.

— Просто оробела, — пролепетала она со своей прекрасной улыбкой.

Ему захотелось как-то ободрить ее; дотронувшись до ее руки, он почувствовал: она сейчас расплачется, такими несказанно несчастными были ее лицо и улыбка. Она испытывала потрясение и могла бы произнести: «Я пришла к вам с отчаяния, я только и делала, что ждала и мечтала об этом миге. Боюсь, как бы явь не оказалась безобразной. Поклянитесь, что для вас это так же важно, как и для меня». Но можно ли выговорить такое? Ее примут за полную дуру или истеричку, все видящую в черных тонах. Это-то она понимала. И все же думала именно так, хоть и не могла этого выразить. Иные фразы нейдут наружу, застревая в потаенных уголках женского сердца, отравляют жизнь, подчиняют себе личность. Она стояла перед ним, не в силах выразить всего, что жило в ней. Кое-чем она с ним все же поделилась.

— Готовясь к встрече с вами, я всякий раз испытываю страх, — дрожа, проговорила она. — У меня даже желудок сводит, как перед экзаменом. Чего я боюсь?

Неподдельное удивление заставило ее произнести это вслух.

— Право, не знаю, — ответил чарующий голос. Вдруг этот голос утратил былую значительность и стал банальным вблизи банальной развязки. Она отказывалась это замечать как нечто неприемлемое для себя.

— Я боюсь вам не понравиться, боюсь вашего непостоянства, боюсь, прежнее уйдет. Очень сильное чувство соседствует обычно с глубочайшей боязнью.

Она не была уверена, что он ее слушает, поскольку стоило ей замолчать, как он прошептал:

— За мной должен зайти один друг, мы собирались вместе поужинать, так вот, я не хочу, чтобы он знал, что я дома.

Это не имело ни малейшего отношения к тому, что говорила она.

— Пойдемте.

Он провел ее в свой кабинет, погасил свет; квартира была погружена в полную темноту. Застыв на месте, слегка откинувшись назад, она молчала, опоминаясь от охватившей ее оторопи.

— Вы красивая.

Он подошел совсем близко и коснулся губами ее виска. Она почувствовала, что он взволнован, но ведь ему не впервой было оказываться в таких ситуациях. Если бы было иначе, парализующая лихорадка, связанная с воображаемым удовольствием, заранее обрекла бы это свидание на провал. Было предпочтительнее, чтобы в эту минуту Жиль Андре был в большей степени легкомысленным, чем потрясенным. Но женщине не дано знать всего этого, и она старалась не думать о его ветрености.

Стоя перед ней, так и не скинувшей своего красного пальто, он поцеловал ее в глаза, в шею, в крылья носа, нежно снял с ее головы берет, вдохнул аромат волос. Она не осталась безучастной и отвечала на его поцелуи. Он взял ее голову в свои руки и, глядя в ее лицо, постарался запечатлеть в себе его девственную невинность.

— Как давно… — вдохнул альковный голос.

Она стояла перед ним, податливая, вручающая себя ему, даже не ему, а тому, что их единило, роднило — мольбам, клятвам, нежности, всему, что нас гнет и распрямляет.

— Я боюсь.

— Чего?

— Вас. — Она задумалась. — Я боюсь поверить потом, что люблю вас.

— Вы уже в это верите! — засмеялся он.

Она была слишком потеряна: где уж тут было возмущаться. Однако понять причину его смеха было не так просто. Может быть, он был рад ей или доволен, что любим. Был ли он когда-либо еще так уверен в чьей-либо любви? И все же смеяться было жестокосердно с его стороны. Он знал, что с ней творится, и наслаждался тем, что она пребывала в той точке любви, где его уже не было. Для него это было забавой.

— А вам не кажется, что вы меня любите? — ни с того ни с сего брякнула она.

Его смех тут же оборвался. Но поскольку он был очень обеспокоен тем, как бы не нагрянул его друг, он не вник в суть ее вопроса.

— Что мне должно казаться? — помолчав, спросил он.

— Что вы меня любите. Вам так не кажется? — выдохнула она, жалкая и несчастная.

— Нет, — сообщил он ей на ухо, целуя ее.

Он не хотел ей говорить, что любит ее. К чему это? Да и мог ли он так думать, объятый желанием? Он снова стал целовать ее; у него были необыкновенно мягкие губы. Он расстегнул золотые пуговицы пальто, оно распахнулось, и его руки протянулись к ее телу. Ненасытная страсть, снедавшая ее все это время, вдруг улеглась. Ну, вот оно и пришло, все, что мучило, распаляло. «Наконец-то это произойдет, я в его власти», — подумала она.

Она позволяла завоевывать себя, как земля, открытая морю. Он пробудил в ней инстинкт, она хотела, чтобы ее взяли.

Он не имел какого-то четкого плана действий, он лишь совершал все то, что представлялось ему в самую первую их встречу. Он догадывался, в каком состоянии она пребывает, и хотел доставить ей удовольствие, показать, каким оно может быть, как бы внушал ей: «Вот на что вы способны, я это чувствовал, теперь благодаря мне вам это известно». О, он умел обходиться с женщинами: шаг за шагом, поцелуй, ласка… Такая нежная женщина — несказанный подарок. И если даже ни одна из ласк не невинна, даже если он рисковал причинить ей боль, теперь уж ей не отвертеться. Его руки не выпускали ее — из самых безмолвных глубин ее существа поднялось предельное ощущение расслабления. Под его поцелуями и ласками она переставала быть единой, распадалась на части. Соблазнив ее, он отказался от признания в любви. Но и ради остального стоило прийти к нему. Он обращался с ней так, как было свойственно ему. Погладил бедра, венерин холм. Ее беременность была единственным необычным обстоятельством во всей этой ситуации. Он всегда любил иметь дело с чужими женами, но не в такой момент их жизни.