Книга Речи любовные - Алиса Ферней
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его слова были подобны стволам деревьев, падающим в озеро и образующим на дне штабеля: они западали ей в душу и лежали там, невидимые, колеблемые подводными течениями, водоворотами, со временем их накапливалось все больше и больше, и вот они уже были готовы показаться над поверхностью воды. Подобные стволам, тяжелым и громоздким, они были потаенным строевым лесом ее мыслей. «Вы самая влюбленная женщина, которую я знаю. Лучшее в вас — не красота, а темперамент. У меня ни с кем нет таких отношений, как с вами. Вы не любите мужа, вы думаете, что любите, но на самом деле это не так. Вы с ним ячейка общества. Это не ваша вина, вы так воспитаны». Слова заводили хоровод, а то и отплясывали сарабанду. Что в ней было лучшим? Да, у них ни на что не похожие отношения. Она не любит мужа? В иные вечера он раздражал ее одним своим присутствием, разве это не признак? Любила ли она его или ошибалась? Ячейка? Пусть так, но она никогда не покинет эту ячейку, не разведется ни за что на свете. «Вас так воспитали». Откуда ему знать? Если даже она сама не знала?
— Не говорите обо мне никому. Я хочу, чтобы никто не знал о наших разговорах.
— Но почему?
— Я вам уже объяснял: Я люблю тайны. Однажды, в полной тайне от всех я открыл для себя любовь.
— Вы верите в тайны?
— Я верю в свои тайны.
— Я думаю, не сегодня-завтра все выплывет наружу. Словно тайны непременно попадают к тому, кто их дожидается, к некоему предопределенному лицу. Говорят, что тайна — это то, что за один раз доверяется одному.
— Могли бы вы доверить за один раз кому-то одному то, что испытываете, общаясь со мной? — спросил он, поймав ее на слове.
При этом он был серьезен, настолько, что ей это показалось даже чересчур: в сущности, эта серьезность состояла в том, чтобы как-то расширительно, даже преувеличенно истолковать ее чувства к нему. Но вместо того чтобы высмеять его, она вновь пошла на поводу у доходящего до крайности голоса.
— Нет, я не смогла бы доверить этого никому.
— Вот видите, — хитро заключил он, довольный ее ответом.
— Однажды я упрекнула одного мужчину в том, что он даже не скрывает своих измен от жены, а он мне ответил: «Если это тайна, значит, не любовь. Другого не дано». Полагаю, он имел в виду, что любовь — это что-то очень сильное, захватывающее и не оставляющее места ни для чего другого, и потому не может храниться в тайне.
— Да, он, безусловно, имел в виду именно это. Хотя точно не знаю, поскольку сам не слышал.
— Так как? Что вы об этом думаете?
— Наверное, он был прав, — не задумываясь, ответил он.
О, как ранил ее его ответ! Ответить так означало сказать ей: «Я вас не люблю. У нас с вами не любовь». Так он и думал. Он ей с самого первого раза говорил: «Я не знаю, что у нас с вами». Это было то, что он думал. Они были связаны. Но чем, он не понимал. Было у него к ней и влечение, особенно сильно проявившееся в их первую и последнюю встречу. Но было и что-то другое, что стояло на пути влечения. Это была безмерная нежность, ощущение полного скрытого подобия. Эта женщина была ему сестрой, ему подобной. Никогда еще не встречал он существа, в такой степени похожего на него. И потому не желал делать ее своей любовницей.
Она же хотела именно этого. И еще, может быть, одного: ощутить его тепло. В нем была заложена мужская сила, толкающая его к ней и ее к нему. До какой степени сильно было ее желание? До какой степени сдерживался он? Он тянул, услаждая себя ни на что не похожими отношениями, не торопился. Ему было интересно: «Сколько продлится влечение?» Он предоставил Бланш водить дочку в детский сад и не предпринимал ничего, чтобы увидеть Полину. Она же спала и видела встречу с ним, и этот ее пыл влюбленной женщины он прекрасно ощущал. Но все ее просьбы о встрече оставались без внимания. Он держался на расстоянии, занятый поддержанием огня в семейном очаге и решимостью покончить с молодой любовницей, которую завел до встречи с Полиной и от которой утомился. Но не позволял Полине забыть себя. Как он был слаб! Женщины… он без устали любил их. «Мне это необходимо», — скажет он ей позднее.
— Я вас не отвлекаю? Чем вы заняты? Хорошо поработали? Грустите? Рисовали сегодня? Я рад. Не позволяйте себе бездельничать. Вам это не идет.
Говоря с ней по телефону, он получал отдохновение. Он не говорил с ней о других, только о ней самой, о себе, если она спрашивала, а больше всего — о них обоих: о них, сидевших друг напротив друга два месяца назад в кафе, о них теперешних и о них завтрашних — об их уникальной и такой всепоглощающей связи… и т. д. и т. п. Любовь желает слышать о самой себе. Он чем-нибудь восторгался, смеялся — и все вокруг оживало.
— Вы заняты интересным делом. Я? Я в порядке. Как вы одеты?
Она же, всегда изысканная, пылкая во время разговора и мрачная в момент расставания, была что медленно закипающая на огне вода.
В конце концов это свершилось: они вновь свиделись. Раза два или три в бистро. Встречи сильно на нее действовали: легкий шутливый тон в начале сменялся томительным ожиданием. Что она говорила… не имело большого значения. Ее голубые глаза беспрестанно улыбались. Между губами, раздвигающимися в улыбке, сверкал ряд жемчужин. Она была умопомрачительно молода «Вот победа так победа», — думал он. Она же не думала ни о чем ином, кроме как о любви, ее сердце превратилось в машину по производству грез. Они странным образом двигались в разных направлениях: она — к огню, он — от огня. Он потихоньку справился с собой: она больше не производила на него прежнего впечатления Во второй раз ее лицо ошеломило его меньше, а любое мимолетное несовершенство и вовсе грозило разочаровать. Он нашел ее бледной. Ясное дело, причиной тому была ее беременность. Сама ее усталость наделяла ее чувственной негой. Она непременно хотела переспать с ним. «Почему я должен отказать ей в том, что давал стольким другим?» — резонно подумал он, но продолжал колебаться: она все принимала слишком близко к сердцу, и потому ему не очень хотелось завершающего акта! Надеялся ли он сохранить ее подольше? Может быть, навсегда? Как знать? Все это такая тонкая материя. С ней было не так, как с другими, и он не желал быть причиной ее мучений. Он в большей степени понимал, жалел ее, чем желал. Но у нее в крови бродила весна. Она, видимо, сама не ожидала, что так воспылает к нему. Он ее добивался и теперь чувствовал ответственность. Однажды он сдался. Стоял сентябрь: было холодно, без конца шел дождь. Он пригласил ее к себе, делая это для нее, а не для себя, желая доставить ей удовольствие и прекратить противостояние с женщиной, предлагавшей ему себя. Он принял ее, чтобы одарить своей любовью. Получилось же нечто совсем иного рода. В тот миг, когда он дотронулся до нее, он уже знал, что совершает глупость: запирает в некую шкатулку бродило страданий.
* * *
Она пришла к нему в своем широком пальто из красного драпа, в котором когда-то поразила его воображение, и встала в дверях. Но от того магического мига осталось лишь воспоминание, она уже не вызывала в нем первоначального восторга, видимо, это безвозвратно ушло. К счастью, она не догадывалась, что впечатления непостоянны. Из-под черного берета, надвинутого на лоб, выбивались светлые прядки, щекочущие ей лицо.
